Корунд и саламандра, или Дознание

– Я была на рынке… – Жена подходит тихо, приобнимает… Она так спокойна, поразительно! А впрочем, что взять с глупой женщины. Разве она понимает… да она и не задумывается!

– И что рынок?

– Он такой дешевый, – восхищенно тараторит жена, – и там столько всего, просто глаза разбегаются! А рыба – я и не слыхивала, и подумать не могла, что может быть столько разной рыбы, я и половины названий не запомнила! Но что это я… я же не об этом хотела! Послушай, я там разговорилась с одной доброй женщиной…

Холодный ком, стывший все эти дни внутри господина Томаса, неприятно трепыхается. Она разговорилась! Бог весть, чего наболтала… воистину глупая женщина!

– Я же просил тебя…

– Я помню, дорогой! Я не сказала ничего лишнего, что ты! Просто нам же надо на что-то жить! Да и, прежде всего, где-то жить! Гостиница – это, знаешь ли, слишком!

– У нас хватит денег лет на десять, спасибо принцу Карелу. Мы могли бы снять дом… или даже купить, но пойми, это привлечет к нам внимание! Сейчас мы живем тихо и незаметно.

– Да неужели ты думаешь, что здесь нас никто не найдет?! Что мы живем спокойно, потому что хорошо спрятались?! Никто тебя не ищет, Томас! Благослови Господь нашего принца, у тебя же коронная защита! Хватит уже трястись, Томас! Мы можем спокойно налаживать новую жизнь! Господи, да мы и в Корварену могли бы вернуться, если бы ты не был таким трусом!

Глупая женщина…

– Так что ты хотела мне рассказать?

– А… ах, да! Так вот, эта добрая женщина предложила мне… у нее сейчас пустует флигель, и мы могли бы там пожить, пока не станем твердо на ноги. Она даже согласна пустить нас бесплатно, если я буду полоть ей огород и подметать двор. Разве это не замечательно? Ведь, пока малышка не подрастет, я не могу искать работу. Кстати, а что такое флигель?

Господин Томас раздраженно пожимает плечами:

– Кажется, просто сарай.

– Сарай? – обиженно тянет жена. – Но… ну… может быть, мы все-таки посмотрим? А еще, знаешь, она сказала, что грамотный человек легко найдет работу в порту.

– В порту? – переспрашивает господин Томас; в голосе его мелькает некоторая целеустремленность, которую поглощенная своими мыслями женщина не замечает.

– Да, там очень много всяческой бумажной работы, так она сказала. Так что, Томас? Ты сходишь?

– В порт? Да, надо, – неожиданно твердо отвечает жене господин Томас. – Схожу.

На лице женщины отчетливо проступает удовлетворение. Господин Томас, впрочем, хоть и смотрит вроде бы на жену, этого не видит. Новая мысль овладевает всем его существом. Господину Томасу представляется корабль, уходящий прочь от берегов Золотого Полуострова. Мир велик… нельзя же, в самом деле, всю жизнь сидеть взаперти и вздрагивать от шагов за дверью?

– Схожу, – с отнюдь не свойственной ему решимостью повторяет господин Томас.

3. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Что за тяжкий сегодня день! Столько, я чувствую, можно было бы узнать… а не выходит. Опустошен я. Опустошен чужим страхом. И раз, и другой, и третий – одно и то же. Сутолока и гомон порта. Я теряюсь – как, верно, терялся и господин Томас. Мелькание лиц, обрывки разговоров – и ровный, мерный, незамечаемый и неумолчный рокот волн.

Путаные, бессмысленные обрывки, совсем как в те дни, когда дар мой только начинал открываться мне. И это после столь связных, столь полных видений… обидно!

Что ж… знать, на то воля Господня.

Ввечеру приходит Пресветлый, выслушивает меня сочувственно. Проводит пальцами по бархату, по серебряной вышивке. Роняет:

– Хоть что-то.

Отчаянный стыд накрывает меня, я бормочу что-то покаянное, и Пресветлый, хмурясь, осаживает меня резко и сердито:

– Воля Господня, Анже. Его дар. Мыслю я, это знак тебе дан: не усердствуй столь рьяно. Не дознания этого ради дана тебе жизнь. Да и я виноват, увлекся сам и тебя вослед увлек… – Отец Предстоятель умолкает на краткий миг и продолжает истинно по-отечески: – Завтра пойдешь огород копать. Свежий воздух и труд телесный… Вот, с братом Сержем пойдешь. А ты, Серж, проследи, чтоб Анже и там не перетрудился. Ты, чаю, поздравомысленней его будешь.

Брат Серж послушно склоняет голову, и Пресветлый, одарив нас благословением, уходит. И уносит злополучный кошелек, так мало успевший поведать нам. А Серж спрашивает:

– Анже, а ты вообще из-под крыши выходил сегодня?

– До того ли было, – вздыхаю я.

– А знаешь, какой денек был хороший, – мечтательно прищуривается Серж. – Весна началась, друг Анже. Да в полную силу. Погоди, вот выйдешь завтра, на земле потрудишься – попомни мои слова, обратно в келью не захочешь. По мне, так прав Пресветлый: рьян ты больно. Совсем тут зачахнешь за дознанием этим.

Я благодарно улыбаюсь Сержу – но на душе все же тоскливо.

– Полоса неудач, – бормочу я.

– Не бери дурное в голову! – отзывается Серж. – Удачи, неудачи… Согласись, Анже, – твоя неудача какому-нибудь бедолаге может счастьем показаться!

– Это да. – Я вздыхаю, вспоминая себя год назад. Тогда у меня язык бы не повернулся назвать неудачей нынешнее мое положение!

– А знаешь, Анже, занесла меня как-то кривая дорожка в Себасту. И занятный там со мною приключился случай.

Серж замолкает, и взгляд его становится хитрым: выжидательный взгляд признанного рассказчика: мол, что, хочешь послушать?

– Расскажи, Серж! – Я через силу улыбаюсь, к чему своим кислым настроением других заражать. Вовсе ни к чему.

Серж кивает. И начинает:

– Я был тогда, видишь ли… хм, в бегах. Искали меня по всем коронным землям, а я пережидал эту суету в Себасте Приморской, есть там такой район, Собачейка, где затеряться легче легкого. И вот живу я в той Собачейке неделю, две, веду себя тихо-смирно и каждый день толкусь в порту, в компании всяческого отребья, выпивох и просто неудачников, ждущих хоть какого разового заработка.

Я киваю. В каждом крупном городе, пожалуй, есть места, где толкутся подобного рода люди. В Корварене уж точно есть: скверик у задней стены миссии святого Карела. Я чуть ли не жил там добрых два месяца, пока не наткнулся на меня Пресветлый.

– Ну вот, и представь, друг Анже, – подходит раз ко мне господин. Такой, знаешь… не просто господин, а ваше благородие… а то и высокоблагородие. Причем и не хлыщ какой-нибудь столичный, шпагой разве что в фехтовальном зале махавший. Видно, что всякого повидал и в переделках бывал, а то и сам их заваривал. А смотрит – прям так и тянет перед ним в струнку вытянуться. «Пойдем, – говорит, – парень. Работенка есть». И ведет меня прямиком в «Миногу», есть там такая забегаловка, из тех, где никому ни до кого дела нет, пока в его дела не суются…