Корзина желаний

В их маленьком доме была только одна комната, отделенная от кухни тонкой, обмазанной глиной перегородкой. Большая кровать была огорожена двумя прямоугольниками ткани, представлявшей собой сшитое из многочисленных лоскутов полотно, грязное и рваное – стирать эту ветошь было уже нельзя, ткань расползалась в руках. Слева от хозяйской кровати стояли лавки, на которых спали мальчишки, справа находилась небольшая кроватка Иси. Девочка находилась там и сейчас – играла с куклой, а когда в комнату вошел отец подняла голову и посмотрела на него.

Как же она была красива и мила! Вийон почувствовал, что сердце его тает. Он раскрыл руки и Иси, вскочив, бросилась его обнимать. Она прижималась к нему со всех своих детских сил, словно матрос разбившегося корабля, сжимающий попавшуюся под руки доску посреди разбушевавшейся стихии; словно котенок, взобравшийся на дерево и цепляющийся за ствол во время сильного урагана, который, в ином случае, подхватит его и унесет с собой. Вийон наклонился и тоже обнял ее.

– Как ты, малышка? – Спросил он.

Она что-то неразборчиво ответила. Вийон потрепал ее по макушке и немного отодвинул, чтобы заглянуть Иси в глаза. Глаза ее были такие же красивые, мерцающие, со зрачками цвета древесной коры с крошечными вкраплениями рыжего цвета – в точности такие же, как когда-то у ее матери.

– Тебя не обижают?

Иси отрицательно замотала головой.

– Все хорошо?

Теперь она закивала. Кажется, ее глаза увлажнились – почему это? «Наверное, показалось», – подумал Вийон.

– Знаешь, может случится так, что мы больше не увидимся. – Вот теперь он ждал, что в ее глаза заблестят, но ничего подобного. Иси смотрела на него серьезно и внимательно. Неужели она была еще слишком мала и просто не могла понять, что он такое говорит? Или ей все равно? Нет, он не хотел и не мог верить в последнее. Элеса еще не могла испортить ее, не так рано! Иси не понимает, вот и все. Он сжал ее плечи и, стараясь говорить медленно и внятно, произнес:

– Это не потому, что я так хочу. Просто… – Вийон замялся, не зная, стоит ли рассказывать про долг, жестокость Бейза, долговую яму и прочее и решил, что не стоит. – Такова жизнь. Не все получается, как мы хотим. Но ты должна знать: я очень, очень люблю тебя. Я всегда буду тебя помнить, чтобы не случилось. Понимаешь?

– Да, – ответила Иси. Она протянула руку и погладила Вийона по короткой бороде, которую он отрастил за последние недели. Прижала руку к его щеке. – Я буду помнить тебя столько, сколько смогу.

Последняя фраза прозвучала немного странно, но Вийон не заметил этого из-за нахлынувших чувств. Ее пальцы касались его щеки так ласково и нежно, как пальцы Элесы когда-то. Вийон любил дочь больше, чем кого бы то ни было, может быть даже, на всем свете он любил только одну ее, но ужас состоял в том, что он любил ее не только как дочь. Он не знал, когда, в какой день и год к его чистой родительской любви примешалось эта мутное противоестественное чувство, но себя самого во время игр и объятий с маленькой дочкой он боялся и презирал больше, чем кого бы то ни было. Откуда в его чувстве, в его святой отеческой любви, в лучшем из плодов, что могла породить его несовершенная душа, завелся этот немыслимый, гнусный червь? Его никогда не тянуло к детям, но в случае дочери это было что-то особенное совсем странное. Может быть, причина в том, что никто на всем свете не любил его, кроме Иси, и вся накопленная в его душе любовь и страсть стремились вырваться наружу по единственному открытому пути, к единственному человеку, который любил Вийона и доверял ему настолько беззаветно, что мог бы принять даже эти, абсолютно порочные и разрушительные чувства? Страшная возможность воспользоваться доверием и любовью Иси била ему в голову, разрывала душу на части еще до ухода из семьи. Он гнал эти мысли, не хотел признаваться себе в том, что чувствует и чего хочет, молился Князьям Света о том, чтобы демоны убрались из его души, и, возможно, не стал спорить с Элесой и что-либо доказывать ей, когда она вышвырнула его из дома, в том числе и потому, что без него в доме Иси, возможно, будет в безопасности. Он слишком плохой человек, слишком слабый – что, если когда-нибудь он сорвется и сделает то, что наполняло его ум ужасом, а тело – вожделением? Нет, лучше уж он отрежет себе руки и другие органы, вырвет глаза, вырежет внутренние органы, или же просто уйдет и не будет появляться в доме, чем допустит подобное. У Иси впереди долгая жизнь, она должна быть счастлива, если только такой дурной человек, как ее отец, не станет мешать ей.

Он вдруг услышал возню и шум, мальчишечьи голоса, повернул голову – но не увидел ничего, комната по-прежнему была пуста. Однако, чувство, что Эбран и Гет совсем рядом, не покидало его – Вийону казалось, что он слышит, как они ходят и переговариваются, но он все же никого не видел. Тогда его объял ужас: выходило, что преследовавшие его в последние дни мистические силы пришли за ним следом, в этот дом и то ли забрали себе его сыновей, то ли просто издевались над ним, издавая звуки, подражавшие их голосам и шагам.

– Ты слышишь это? – Тихо спросил Вийон у дочери.

Иси кивнула.

– А видишь их?

Девочка сделала неопределенное движение головой. Кажется, ее губы шевельнулись, но корзинщик ничего не услышал.

– Давно это так?

Она покачала головой из стороны в сторону: «Нет».

Вийон выпрямился.

– Я должен идти, малышка. Прощай.

– Прощай, – откликнулась девочка с грустью, не отводя взгляда от его глаз.

Больше всего ему хотелось прижать дочку к себе, остаться, или же схватить и унести ее с собой, но ничего из этого он не мог позволить себе сделать. Он повернулся и ушел, чувствуя спиной, что маленькая Иси смотрит ему вслед.

Глава 7

Четыреста лет тому назад в Ильсильваре отменили рабство, но люди не стали равны: сложившаяся еще до реформ Разима Освободителя градация сословий сделалась более жесткой, стремясь превратиться в систему каст, при которой переход из одной социальной группы в другую становился все более затруднен. Декларировали, что существуют четыре основных касты: вассаим – те, чья власть основана на мудрости; арсаим – те, чья власть основана на оружии; нутасаим – те, кто приобретает власть с помощью богатства; и иесаим – те, кто не имеет власти, не может ее приобрести и всю свою жизнь должен повиноваться тем, кто власть имеет, в надежде в следующей жизни родиться более удачливо. Однако, попытки ввести жесткую систему каст в конечном итоге не удались, прежде всего из-за бесконечных споров и ссор среди «мудрецов»: гешское священство претендовало на исключительное положение в этой касте, в то время как императорская власть уже и тогда весьма лояльно относилась к великому множеству колдунов, ересиархов, духовных учителей и философов с целыми философскими школами, начисто игнорировавшими гешскую догматику или извращавшие ее до невообразимой степени. Разделение в касте вассаим, умаление власти гешцев и даже временное изгнание их привело к обширной полемике о том, каковы подлинные истоки духовности и каким образом приобретают ее три остальных касты. Итогом дискуссии стало мнение о том, что у каждой из каст (кроме неимущих иесаимов) – свой источник духовности, и жрецы и мудрецы, хотя и имеют к духовному миру наиболее широкий и полный доступ, не могут, однако, объять целиком все незримые связи между мирами высших истин и грубых вещей: у воинской аристократии и наиболее влиятельных торговцев есть к этому высшему миру какие-то свои, особенные тропы. Только иесаим, неимущие, считались не имеющими собственного, прямого доступа к духовности, и долженствующими получать эту духовность посредством других, в первую очередь, конечно, жрецов и мудрецов.

Как нетрудно догадаться, просуществуй система каст в данном виде все четыре столетья, Вийон оказался бы причислен к касте неимущих, а его работодатель, Бейз Лекарид – к касте тех, чья власть основана на деньгах.

Система эта рухнула потому, что с течением лет накапливалось все больше людей, которых можно было бы отнести сразу к двум, а то и к трем кастам. Начало этому смешению положила императорская власть – поначалу бывшая в чистом виде властью меча, но вскоре охотно принявшая от придворных льстецов также и статус «вассаим», а затем и статус «нутасаим», ведь, действительно, не было во всей стране никого богаче императора! Мудрецы, приобретая богатство, приобретали и статус тех, чья власть основана не только на духе, но и на деньгах; в то же время богачи, отправлявшие на учебу своих детей, требовали для них признания статуса мудрецов. Не все вчерашние рабы оставались в нищете – некоторые из них, наиболее предприимчивые и умелые, образовывали ремесленные гильдии и приобретали уважение и влияние, заставляя общество задуматься – то ли вводить для этих ремесленников отдельную касту, то ли причислить их к нутасаим, и хотя исторически были реализованы оба решения, каждое из них имело свои недостатки, подробно рассказывать о которых здесь неуместно.

Важно то, что четыре основных касты существовали в Ильсильваре некоторое время, а затем это разделение осталось в прошлом, не отвечая новым реалиям, хотя и наложило определенный отпечаток на культуру и мышление как современников, так и последующих поколений. В некоторых случаях наименования каст использовались и до сих пор, особенно в тех случаях, когда требовалось подчеркнуть социальное положение человека.

Однако, помимо четырех основных каст, существовало еще несколько, и об одной из них необходимо упомянуть для того, чтобы стало понятно, к кому направился Вийон, покинув свой бывший дом, зачем и почему.

Веротерпимые, мистичные и созерцательные ильсильварцы всегда с недоумением и пренебрежением относились к чужакам – как правило, куда более прагматичным и куда менее склонным ритуализировать свою жизнь. «Бездуховных» чужаков, а также наиболее приземленных иесаим, согласных выполнять любую работу, для самую грязную, без учета расположения звезд, не желающих или не способных ничему учиться у мудрецов, стали называть «гуафим», что означало – отверженные, находящиеся за чертой, безнадежные, пустые люди. Изначально это была самая презираемая каста, на которую свысока могли смотреть даже люди вроде Вийона, отношениями с которой гнушались все, и даже разговаривать с представителями которой было зазорно, разве что передавая им слова через своих слуг или специально нанятых бедняков. В связи с таким отношением, гуафимы быстро сделались весьма замкнутым сообществом, из которого не было пути в иные касты, и в которое также никто не желал входить по доброй воле. Большинство из гуафимов так и остались в нищете и невежестве, а впоследствии, когда касты ушли в прошлое, слились с городской беднотой, с самыми ее низшими слоями. Однако, еще в период, когда касты существовали, среди гуафимов выявилось определенное ядро людей, которые при иных обстоятельствах были бы приняты в круг мудрецов – но в силу их происхождения это было никак невозможно. То, за что их презирали, гуафимы подняли на щит: отрицание духовности они провозгласили своей доктриной, на место отвергаемой мистики они выдвинули философию, основанную на разуме и рациональности, понимаемым весьма своеобразно, как будто бы рациональным может быть лишь то, что не мистично, и наоборот. Гуафимы отрицали существование богов и духов, не верили в астрологию, хиромантию и иные системы гадания, магию полагали явлением, основанным на скрытых в человеке психических силах, а иные расы, вроде карлов и скайферов, считали разновидностью людской расы с уродливыми отклонениями, возникшими и закрепившимися в результате близкородственных браков. За непочтение к богам в иной стране их бы, конечно, сожгли, но в Ильсильваре терпели, поскольку на фоне огромного множества сумасшедших мудрецов и ересиархов скептически настроенные гуафимы не казались чем-то совсем уж неприемлемы, а были лишь одной из многочисленных философских школ, пусть даже просвещенные мудрецы и гнушались вступать с ними в споры.