Кошачья голова

Если бы Алина была чуть повнимательнее, то сразу бы поняла, что дело нечисто. Мама так нервничала, как никогда не стала бы перед встречей со своей подругой. Со своими приятельницами мама всегда очень деловая и веселая. А тут суетилась, совершала кучу ненужных действий, сто раз переспрашивала меня о какой-то ерунде и немедленно забывала ответ.

Короче, я тоже стал немного нервничать. Особенно когда мы сели в машину, а мама не смогла с первого раза вставить ключ в замок зажигания. И машина... не завелась.

— Я так и знала! — в сердцах воскликнула мама.

Палашка, до того момента таившаяся, громко и визгливо расхохоталась. Но мама даже не взглянула в ее сторону.

После нескольких неудачных попыток, после того, как мама даже открыла капот и, ничего не понимая, с отчаянным лицом проверила все, что гипотетически могло бы сломаться, но было абсолютно исправно (я тоже посмотрел на всякий случай), мы выгрузили из машины все вещи. В смысле, я и мама, потому что сестра вылезла из машины последняя, зато, к счастью, самой собой.

Мама сказала Алине сторожить вещички, а сама отвела меня в сторону.

— Так, сын, меня предупредили, что такое может быть. Я просто проверила. Не хочу при Алине говорить, но мы сейчас на автобусе до вокзала, а потом поездом. На месте нас обещали встретить, у меня все записано на бумажке, если вдруг телефон сядет или еще что в этом роде. Понял? Только ничего сестре не говори, чтобы не сорвалось. Понял? Я стараюсь даже не думать об этом. Думаю об отчетах, о работе, о самом противном и отвлеченном.

Я коротко кивнул, со слабой такой надеждой, что все эти пакеты и сумки не придется далеко тащить. Потому что ну кому еще? Ясно, что я нужен исключительно как мужская сила, иначе мама оставила бы меня дома.

Тем не менее мамин трюк принял к сведению и стал мысленно повторять таблицу умножения, как мантру. А если еще начать думать про дроби, то все мысли раздробятся и в голове станет так пусто-пусто. Хороший метод, действенный!

К счастью, Палашка больше не проявлялась, а Алина была какая-то безвольная и вялая, вопросов не задавала. Никто из нас не обсуждал ни предстоящую поездку, ни ее цель, ни конечный пункт путешествия. Мама потом сказала, что, если бы не повод, по которому мы отправились, это была бы одна из лучших наших поездок: никто не ныл, не предъявлял требований, не лаялся, не перечил. Просто встали и пошли, куда велели. Идеально.

То есть понятно, что это была совершенно ненормальная поездка.

Нам предстояло ехать на поезде дальнего следования, который стоял в нашем городе десять минут.

Когда мы расселись по местам в забитом народом плацкартном вагоне, я, весь мокрый от пота, сбросил наконец с себя тяжеленные сумки. Мама отошла переговорить о чем-то с проводницей. Сестра, убедившись, что мама ее не слышит и не видит, наклонилась к моему уху:

— Я страшно замерзла!

И, не дав слова сказать, Алина впилась пальцами в мою руку чуть повыше кисти. Я вырвал руку с воплем. Кто бы выдержал! Холод от ее пальцев прожег в буквальном смысле до кости, даже рука онемела, а когда сестра разжала пальцы, на моей коже остались четкие синие следы. А ведь Алина и не сжимала-то особо.

Несколько человек испуганно обернулись на мой вопль и тут же с недовольным видом отвернулись. Понятно, мол, дебильный подросток. К счастью, больше никто не обращал на нас внимания, поскольку мы выглядели как типичные дачники. Главное, что мама не услышала.

— У тебя озноб, температура! — понизив голос, прошипел я.

— Нет, у меня так еще с утра. Я мерила. Тридцать шесть и шесть, как в аптеке. Три раза измеряла. Маме не говори только.

Маме не говори, сестре не говори. Замечательно.

— Я же вижу, как ей нужна эта поездка. Еще передумает ехать, если решит, что я заболела.

Алинины слова были как удар. Мы ехали ради нее, и мама только обрадовалась бы, что удалось усыпить Палашкину бдительность. Как разительно отличались две личности: настоящая Алинина и подселенная. Хотелось успокоить сестру, обрадовать маму, и ничего из этого нельзя было сделать прямо сейчас. И вообще неизвестно, когда можно будет.

Увидев возвращающуюся маму, я решил сделать вид, что сплю, чтобы меня лишний раз не дергали. Сначала я действительно притворялся, а потом, убаюканный мерным покачиванием, и в самом деле заснул.

Маме пришлось хорошенько меня встряхнуть, чтобы разбудить.

— Скорее, скорее, скорее! Вещи собираем, ничего не забываем! Стоянка здесь всего минуту, не больше! — скороговоркой бормотала она, навьючивая на меня сумки и мешки, одновременно подталкивая совершенно вареную Алину к выходу. Это я умно не снял со спины рюкзак, так всю дорогу с ним и сидел.

Возможно, у сестры и вправду была высокая температура, и ничего больше. Она не сопротивлялась, но была какая-то вялая. Хорошо еще, что Палашка затаилась и вообще никак себя не проявляла. Впрочем, я не мог точно знать, потому что все проспал.

Проводница уже стояла в тамбуре у дверей вагона и только подняла бровь, намекая, что мы нерасторопные, но вслух ничего не сказала. Наконец поезд стал притормаживать, хотя вокруг, кажется, не было ничего, кроме каких-то полей. Проводница быстрыми, отработанными движениями распахнула дверь, разложила лесенку и немного помогла нам с вещами, видя совершенно никакую Алину и решив, что мы везем больную. Тут она была права.

Я живо побросал пакеты и сумки на платформу, протянул Алине руку — и снова поразился пронзительному холоду. Будто ледышку схватил.

Остановка, на которой мы сошли, была, похоже, даже без названия. Во всяком случае, никаких табличек и указателей я не увидел. Просто бетонная платформа, сильно погрызенная временем. По краям раскрошилась, из множества глубоких трещин пробивалась трава и даже жирные листья лопухов. С одного торца вела на землю деревянная лестница, подточенная жучками и покрытая мхом, как зеленой ковровой дорожкой.

Кроме нас, никто с поезда не сошел. Проводница убрала лесенку и захлопнула дверь вагона. Я все ждал, что она удивится, скажет что-то типа «здесь никто никогда не сходит». Но эта средних лет женщина сохраняла невозмутимость. Ей было все равно.

Поезд как-то очень быстро набрал скорость и скрылся за горизонтом, а мы втроем остались совершенно одни со своими пакетами и сумками. Вокруг, куда ни посмотри, было заросшее высокой травой поле. Среди этой спутанной зелени было едва видно подобие дороги, если можно назвать этим словом кое-как расчищенную от растительности длинную полосу земли. Дорога делилась почему-то на три колеи, что меня озадачило.

Жара стояла ужасная, какая-то удушающая. В мареве плавились иван-чай и подсолнухи. Все было словно подернуто дымкой, за которой таял горизонт, и становилось непонятно: то ли это пот глаза заливает так, что ничего не видно, то ли туман стелется. Но какой в такую жару туман? Оглушительно стрекотали кузнечики, и от этого пронзительного вибрирующего звука даже, кажется, зубы начинали ныть.