Кошечка Шрёдингера

Она вернулась в Геттинген, к Гейзенбергу. Он простил ей «глупую выходку».

Он был рад ее возвращению. Он ее действительно любил, и ему еще столько надо было исследовать... Он только что закончил формальный вывод того, что впоследствии станет известно, как принцип неопределенности Гейзенберга. Принцип этот впервые высветил неизбежность вмешательства наблюдателя в развитие вселенной на субатомном уровне. Джехана быстро освоилась с концепцией Гейзенберга, другие же ученые, как правило, полагали, что Вернер попросту ударился в тривиальную критику экспериментальных погрешностей. Но работа Гейзенберга имела куда большее значение. Гейзенберг указывал, что вообще невозможно определить одновременно координаты и момент импульса электрона. Ни при каких условиях. На это даже надеяться нельзя. Он навеки уничтожил представление об идеальном беспристрастном наблюдателе.

– Наблюдать – значит возмущать, – подытожил Гейзенберг. – Ньютону бы это не понравилось, я так чувствую.

– Эйнштейну и прямо сейчас это не нравится, – сказала Джехана.

– Хотелось бы мне иметь под рукой блокнот, чтобы каждый раз отмечать в нем момент, когда он произносит свое дежурное «Бог не играет в кости».

– Ну, он так видит «волну вероятности» – пока не посмотришь, не определишь траекторию электрона, а как только посмотришь, изменишь информацию о ней.

Может быть, Бог действительно не играет в кости, – протянул Гейзенберг. – Может статься, он играет в «двадцать одно». И если Ему не хватает в рукаве нужного туза, Он создает его себе – сперва рукав, потом туза. Таким образом, вероятность выпадения двадцати одного превосходит статистически правдоподобную. Джехана, да уймись ты, я не богохульствую! Я же не говорю, что Бог – мошенник. Нет. Он создал Правила Игры. И ныне продолжает их создавать. Это дает ему несомненное преимущество над бедолагами физиками, которые соображают слишком медленно. Мы все равно что крестьяне – смотрим за ловкими фокусами того, кто может оказаться равно гением и шарлатаном [10] .

10

Отсылка к известной картине Иеронима Босха «Фокусник».

Джехана задумалась над этой метафорой.

– На Сольвеевском конгрессе Бор предложил принцип допол­нительности. Что, пока электрон не обнаружен прибором, он ведет себя как волна, а потом волновая функция – р-раз! – коллапсирует, и мы уже знаем, где он находится. И теперь уже электрон ведет себя как частица. Эйнштейну это тоже не понравилось [11] .

– Это Божье шулерство, – пожал плечами Гейзенберг.

– Что же, священный Коран говорит: Они спрашивают тебя о вине имайсире [12] . Скажи: «В них обоих – великий грех и некая польза для людей, но грех их – больше пользы» [13] .

11

Из контекста понятно, что речь идет о Сольвеевском конгрессе 1927 г.

12

Разновидность игры в кости.

13

Коран, сура 2, аят 219.

– Забыть кости и карты? – улыбнулся Гейзенберг. – А какая же азартная игра позволительна в глазах Аллаха?

– Физика, – ответила Джехана.

Гейзенберг расхохотался.

***

– А знаешь ли ты, что Аллах воспрещает отнимать жизнь у человека, которого Он сотворил?

– Да, о мудрейший.

– Знаешь ли ты, далее, что Аллах установил кару для нарушителей Его закона, возбраняющего отнимать жизнь у человека?

– Да, о мудрейший, я знаю.

– Тогда, дочь моя, расскажи, что побудило тебя отнять жизнь у этого несчастного мальчика.

Джехана разжала пальцы – окровавленный кинжал упал на брусчатку. Звонко стукнувшись о нее, он отлетел к ноге трупа.

– Я праздновала Ид-эль-Фитр, – начала она. – Этот юноша пошел за мной. Я напугалась. Он начал делать всякие грязные жесты и говорить о недозволенном. Я пустилась бежать, но он последовал за мной. Он сгреб меня за плечи и прижал к стене. Я пыталась вырваться, но не могла. Он смеялся надо мной и бил раз за разом. Он протащил меня по самой узкой улице, где некому было нас увидеть. Он приволок меня в это гнусное место. Он сказал, что обесчестит меня, и подробно описал, как именно. Тогда я нашарила под одеждой кинжал, который мне дал отец, и ударила его. Всю ночь я молила Аллаха о прощении, ибо содеянное мной ужаснуло меня даже более, чем то, что намеревался сотворить со мной этот юноша.

Рука имама дрожала, когда он касался ею щеки Джеханы.

– Аллах всеведущ и милосерден, дочь моя. Позволь мне проводить тебя в твой дом и облегчить терзания сердечные твоих родителей.

Джехана упала к его ногам.

– Благодарение Аллаху, – пробормотала она.

– Слава Аллаху! – откликнулись в унисон имам, полицейский и кади.

Спустя более чем десять лет Джехана рассказала эту историю своим дочерям. Но в те дни дети уже не слушали предупреждений взрослых, так что сыновья и дочери Джеханы все равно натворили много глупостей.

И, наконец, даже в узкий переулок, где притаилась Джехана, про­крался рассвет. Ей страшно хотелось спать, она проголодалась. Она встала и сделала несколько шагов. Все мышцы затекли, сердце колотилось так, что в ушах отдавало. Чтобы не упасть, Джехана оперлась рукой на стену переулка. Медленно подобравшись к выходу из него, она высунула голову за угол и осмотрелась.

Никого.

Ни слева, ни справа насильника видно не было.

Джехана для верности подождала, пока появятся первые прохожие, спешащие к делам нового дня. Потом снова спрятала кинжал в рукаве и выскользнула из переулка.

Надо было возвращаться домой, помогать матери готовить завтрак.

***

Джехане Фатиме Ашуфи было немногим больше сорока лет. Ее темные волосы были коротко подстрижены, глаза – обрамлены усталыми морщинками, красота – украдена годами бессонницы и неправильного питания. Одевалась она обычно в белый лабораторный халат с приколотой на груди картонкой, где были запечатлены ее имя и ученая степень: фрейлейн профессор доктор Ашуфи.

Жила она теперь не в Геттингене, а в Берлине, и понимала, что война проиграна. Она все еще сотрудничала с Гейзенбергом. Он как мог защищал ее, пока их ученые степени и достижения не стали самодостаточной защитой. Нацистские бонзы нехотя признали ее «почетной арийкой», как поступали с еврейскими физиками и ма­тематиками, в чьих талантах нуждались. Джехана не осталась бы в Германии, если бы не давняя привязанность к Гейзенбергу; впрочем, война ее мало занимала. Немцы не были ее народом. Как и британцы, как и французы, как и русские, как и американцы. Интересовали ее только работа, совершенствование физических теорий, неутолимая жажда открытий.

И потому Джехана обрадовалась, когда немецкий атомный проект убрали из сферы ответственности вермахта и передали исследо­вательскому совету при рейхсканцелярии. Прежде всего следовало созвать научную конференцию в Институте физики имени кайзера Вильгельма в Берлине. Режим секретности был предельный, перечень тем докладов разглашать не разрешалось, чтобы иностранные разведчики не сделали далеко идущих выводов, увидев в программе конференции такие термины, как «сечение реакций деления ядра» или «изотопное обогащение».

Одновременно исследовательскому совету поручили созвать и провести вторую конференцию, на которой нацистским чиновникам высшего звена популярно объяснили бы, в чем польза работы физиков для Вечного Рейха. Сотрудники Института кайзера Вильгельма должны были простым языком изложить ключевые результаты своих исследований и уведомить военных и политических лидеров, как продвигается работа над созданием ядерного оружия. Лишь после этой презентации для умственно отсталых физики наконец смогут собраться вместе и обсудить те же самые проблемы на привычном техническом языке.

Гейзенбергу идея понравилась. Шел 1942 год. Финансовую и политическую поддержку становилось выбивать все тяжелее. Армия оттягивала почти все доступные ресурсы в ракетную программу, поскольку эксперименты ядерщиков не давали очевидного результата. Гейзенберг был теоретиком, а не инженером, и не умел им объяснить, что процесс обогащения урана для ядерной бомбы с необходимостью будет неспешен и дотошен. Теория этого процесса только развивалась. Каждый следующий этап надлежало досконально протестировать, а эксперименты поглощали кучу времени и денег. Рейху же требовались только положительные результаты.