Кошечка в сапожках (сборник)

— Ничего подобного она делать не будет, — отрезала Софи. — А вам следует немедленно покинуть этот дом.

— Нет, мадам, я не собираюсь этого делать. — Блум и помахал перед ними ордером. — Это подписано должностным лицом окружного суда, и это дает мне право…

— В таком случае, как мне известно, вы не будете возражать, если я позвоню своему адвокату. — Софи потянулась к телефону.

— Вы можете позвонить хоть генеральному прокурору, если пожелаете, но это никак не помешает мне обыскать это помещение.

— Для чего? Что вам нужно здесь, мистер Блум?

— Две вещи, — сказал он и снова протянул ордер Элизе. — Если бы вы прочитали этот…

— Не прикасайся к этой бумажке! — закричала Софи. — Убирайтесь вон из моего дома, мистер Блум! И заберите с собой этого любителя грязных делишек!

— Все нормально, — вдруг сказала Элиза.

Голос ее звучал глухо, глаза смотрели рассеянно.

— Элиза… — сказала мать.

— Позвольте взглянуть на ордер.

— Элиза!

— Дайте мне его, пожалуйста.

Она протянула руку. И Блум отдал ей ордер. Она развернула его и молча принялась читать. Потом подняла глаза.

— Револьвер «смит-и-вессон» тридцать восьмого калибра, — произнесла она.

— Да, мисс. Таков калибр и модель револьвера, из которого был убит офицер полиции по имени Чарльз Маклин ночью в среду.

— И вы думаете, что револьвер находится в нашем доме?

— Да, он может оказаться здесь.

— И эти фотографии? Вы считаете, что они тоже могут быть здесь?

— Да, мисс.

— Фотографии младенца и ее матери, как сказано в ордере. — Ее голос дрогнул на слове «матери».

— Да, мисс.

— Мои фотографии и моего ребенка, как сказано в ордере.

— Маленькой девочки по имени Хэлен Эббот, — сказал Блум. — С бусинками на запястье, на которых написано ее имя.

Элиза взглянула на мать и сказала:

— Ты же видишь, они все знают.

В ее глазах были слезы.

Леона отодвинула книгу «Договора» Корбина на полке в кабинете Фрэнка. Там лежал кольт «кобра» двадцать второго калибра. Она взяла его в руку, повертела и положила на письменный стол Фрэнка. Поставила книгу обратно на полку. Потом сняла пару томов словаря «Законов о неграх» и, достав из-за них коробку с патронами, положила ее на письменный стол. Потом поставила тома обратно на полку. Она улыбнулась, села за стол в кресло-вертушку Фрэнка и принялась заряжать револьвер так, как показывал Бобби Ньюкс, маленький человечек в оружейной лавке, который знал все о смертоносном оружии.

Защелкнув цилиндр, она положила револьвер в сумочку. Настенные часы показывали без двадцати двенадцать.

Она глубоко вздохнула и направилась к автомобилю.

Обе женщины наперебой пытались объяснить все Мэтью и Блуму.

— После звонка Хэрли, — говорила Софи, — я поняла, что мы снова попали в беду. Визит Эббота в наш дом был опасен. Вообще-то, после того… после несчастного случая с ним я не думала, что снова увижу его.

— Но потом появилась Хэлен, — сказала Элиза.

— Да. Эта Хэлен.

Женщины посмотрели друг на друга.

— Я должна признать… это сходство. — Софи потом покачала головой и вздохнула.

— Да. — Элиза тоже вздохнула.

— Твои волосы, твои глаза…

— Только голубые.

Обе женщины вздохнули.

— Понимаете ли, джентльмены… — произнесла Софи снова вздохнула. — Отдать вот так… ммм… внучку было… было совсем непросто.

— Отдать дочь, — сказала Элиза.

— Но, видите ли, — продолжала Софи, — я понимала, что если мой муж узнает об этом… если бы нам не удалось скрыть это от Франца, то ведь… он бы убил их обоих. Сначала этого сопливого пса, Чарльза, а потом и Элизу. Я думаю, он убил бы свою собственную дочь. За то, что она обесчестила наш дом.

— Опозорила имя Брэчтмэннов.

— Имя, которое символизировало достоинство и — Дело.

Женщины замолчали. Над океаном все еще поднимался туман, он клубился в высоких окнах, толпой молчаливых призраков из прошлого; призраки глядели на двух несчастных женщин, которые мучительно пытались разобраться в содеянном ими почти двадцать лет назад, пытались оправдать себя, свое решение.

— Мы были вынуждены вычеркнуть их из нашей жизни, — сказала Софи. — И Эббота, и ребенка. Чтобы защитить Элизу… защитить наш дом…

— Дом? — спросил Мэтью.

— Да, и дом тоже, но, наверно, в первую очередь — пивоварни.

Мэтью кивнул. А Софи снова вздохнула.

— И все-таки, когда она вернулась, взрослая женщина, беременная… о, Боже милостивый, беременная, как и она тогда, столько лет назад… и так похожа… будто время повернуло вспять.

— Мама, пожалуйста…

— О, Боже милостивый, и называла меня бабушкой…

Софи закрыла лицо руками.

— Подумайте сами, — сказала Элиза, — если уж защитить этот дом было важно тогда…

— …то теперь это стало еще важнее, — подхватила Софи. — Как мы могли признать ее? И размотать весь клубок, который катился из прошлого?

Софи покачала головой.

— Я попросила ее уйти, сказала, что у нее нет здесь матери и бабушки. И чтобы она никогда больше не приходила сюда. А она сказала, что у нее есть доказательство. Хотя я знала, никакого доказательства не было.

Тикали часы, стоявшие на каминной полке. С портрета неприязненно смотрел Джекоб Брэчтмэнн.

— А потом позвонил этот Хэрли, — сказала Элиза.

— И объявил нам, что знает об этих фотографиях.

— Вот потому-то я и поехала к Джонатану…

Джонатан… Джонатан… Вернемся назад. Еще не наступил рассвет тридцатого января… Элиза еще не знает, как она уладит это противостояние. Шел дождь, и она была соответственно одета: черные брючки-слаксы и черная вязаная кофта, черный дождевик и черная шляпа и припущенными полями, делающая ее похожей на Грету Гарбо. Так как было довольно холодно, надела и перчатки, тоже черные. Припарковав автомобиль у Пеликанового рифа, пошла по побережью к его дому. По дороге она проигрывала предполагаемый разговор. Ей очень не хотелось идти к нему, тем более просить об одолжении. Он столько раз наносил ей обиды, которые не забыть. И столько раз она мечтала о нем и не могла отделаться от мучительной игры: что было бы, если бы… Если бы он не был гомосексуалистом. Но он им был. Если бы он не сказал ей, что у их отношений нет будущего. Но он так сказал. И неизбывная жалость к себе: ах, если бы я его не встретила, если бы не легла с ним в постель… тоже с этим терзающим «если».

Воспоминание пробуждало все: и шепот дождя, и бормочущее шуршание океана — все вызывало в памяти прошлое, складывалось из отдельных картинок в картину — в кинофильм. Время было не властно над этим кинофильмом. Оно превращалось в ничтожный пустяк — раз в ее власти было, щелкнув переключателем или перемотав пленку, снова жить в любом часе, в любом году. Но жить в любом часе было больно, и Элиза лихорадочно щелкала тумблером памяти, перебегая от эпизода к эпизоду. Итак, фильм под названием «Моя жизнь с Джонатаном». Такой дешевенький, короткий фильм в роскошных декорациях — дом-дворец на побережье Флориды. На титре снова: «ноябрь тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года».