Кошка колдуна

Внутри было темновато, парочка коптящих масляных ламп положение не спасали, но не родился еще на свете такой человек, который пронесет полную кружку мимо рта. Опять же веселье, невзирая на ранний час, уже началось, раз кое-кто уже валяется в грязной соломе, храпит и слюни пускает. А чего такого? Может, у человека радость? Кеннет принюхался к вкусному запаху. Крепкое пиво варили на открытом огне и тут же его пили, заедая, чем Господь послал – жареной рыбой, ячменной кашей, пареной брюквой и хлебом. Но в основном пили, посему завсегдатаи, средь которых всегда найдется пара забияк, уже глаза залили достаточно, чтобы не пялиться на чужеземца. Девки же, напротив, оживились и бросились наперебой знакомиться. Так что, когда Кеннет заказывал свою первую кружку, у него уже имелась приятная компания. За первой кружкой последовала вторая, а потом и третья. А ну-ка, удержись тут после стольких дней абсолютной трезвости. Опять же, когда рядом никаких троллей, а также сидов и альфар, можно расслабиться и дать девкам убедиться, что под килтом никаких штанов нет и быть не может, а есть только то, чем горца одарил сам Господь. А потом еще и песню можно спеть хулительную – про Кемпбеллов, без риска нарваться на драку. Вот чего-чего, а драться Кеннету совсем не хотелось. Пока не хотелось. Пару раз за его стол пытались подсесть любители выпить на дармовщиу, но Маклеод привычки такой не имел – поить за свой счет всякого, кто дружелюбно колотит по плечу и называет «братишка». Еще папаша его отроком учил: «Бухай тока со своими людьми или же с бабами. Кошелек будет целее. Кружкой пива верности не купишь, а бабы… бабы еще и денег не возьмут, если как следует постараешься». Иен много чего умного говорил, только Кеннет плохо слушал.

«Эге! Да меня на грусть потянуло, – сразу догадался горец. – Пора закругляться!»

Он подхватил самую смазливую, как ему почудилось, деваху, и вдвоем они, поддерживая друг дружку, с горем пополам выбрались на свет божий. Правда, солнце уже село, и в наступившей темноте на улицах Бергена сразу же появились жаждущие избить и обобрать пьяного. Но только не на того нарвались. Кеннет Маклеод грусть-печаль завсегда привык разгонять при помощи кулаков. Ну и, как водится, раз вмазал, два треснул – и понеслось. Только успевай поворачиваться, чтобы всем желающим зуботычин досталось поровну.

Гром грянул неожиданно и так мощно, что земля затряслась. Вослед ему завыл дико ветер и хлынули с темных небес ледяные потоки, моментально охлаждая воинственный пыл. Кеннетова спутница еще раньше сбежала, спасая мордаху от синяков, а его обидчиков прогнал дождь. Вот и остался горец один посреди бергенской улицы завороженно таращиться в грозовое небо. А там творилось что-то словами человеческими неописуемое: прямо по воздуху несли закованных в доспехи всадников черные кони, и с оглушающим грохотом высекали они из-под копыт ветвистые молнии. Полыхали зарницами знамена, ревели охотничьи рога, свистели копья, визжали тролли, и из всех смертных видел все это один лишь Кеннет. И сдвинуться с места не мог, такая это была нечеловеческая красота. Он не чувствовал ни мокрой одежды, ни холодного ветра, пробирающего до костей, его трясло от восторга и ужаса. Такая силища неимоверная! Альфары вышли охотиться на троллей, как и предсказывала Ленэ, а значит, Альфкель встретится с соплеменниками. И все сложилось, как хотела Кайлих.

Один из всадников заприметил с высоты одинокую человеческую фигурку, спустился ниже и, чтобы разглядеть получше, объехал кругом. То ли припугнуть хотел, то ли проверить, видит его смертный или нет. А тот во все глаза глядел и на морозный тонкий узор по звездному серебру доспехов, и на копье, синее от тролльей крови, и на мешок, к седлу притороченный, полный вражьих голов.

– Щедрой награды тебе от конунга, охотник, – прошептал онемевшими губами Кеннет.

– Пусть боги услышат твои слова, смертный, – послышалось в ответ.

Рука в перчатке небрежно откинула капюшон плаща, высвободив, как из плена, длинные, цвета червонного золота, косы. Дернулись в усмешке тонкие бледные губы, но глаза остались холодны, как январский лед – такие же прозрачные, почти неживые.

Ничего больше не сказала дева-альфар, дала своему вороному шенкелей и умчалась прочь.

Диху

Сложно удивить сида, практически невозможно. Но неупокоенному пришельцу из-за границы света это удалось. Диху недоверчиво покачал головой.

– Дева-скальд? Не много ли чести, а, ярл Кетиль Носатый?

Темная фигура качнулась среди теней, сверкнули пронзительно-синим глаза… то, что заменяло неупокоенному глаза, конечно. Глаза-то давным-давно иссохли.

– В самый раз, туата. Я тот, что звался прежде Кетилем Носатым, а теперь – Кетиль Безносый, скажу так: не доводилось мне слышать висы лучше.

Боярский отпрыск и эмбарр зашевелились одновременно и, как обычно бывает со смертными, совсем некстати.

– Это кто? – прошептал Прошка. – Умруны? Бесы?

– Зомби? – пискнула «дева-скальд».

– Люди, – коротко ответил Диху, но сразу же уточнил, печально глянув на пришельца: – Просто люди, которые когда-то давно не угодили своим богам.

– Ты изрядно упрощаешь по своему обыкновению, туата, – прошелестел мертвец. В глухом, но гулком, словно эхо, рожденное под сводами гробницы, голосе не было эмоций. Никаких. Нет легких, нет дыхания – нет и смешков и фырканья, и даже возмущенный рык не способен сорваться с жестких губ, сухих, как пересохшие кожаные ремни. Только слова.

Но и их было довольно, чтобы глаза эмбарр наполнились слезами. Мягкое и жалостливое человеческое сердце готово проливать их без счета по существам чужим и опасным. Вот и пойми эту Кайтлин! Сейчас она ничем не походила на потомка Дану.

– Не оскорбляй нас жалостью, дева-скальд. – Неупокоенный тоже почуял тепло непролитых слез и нелепого сочувствия. – Мы прокляты так давно, что утратили счет времени. Да мы и не замечаем его теперь. Мы – лишенные огня изгнанники, трусы, омерзительные даже Хель [14] . Но не обманывайся мирным звучанием моих речей. Не будь рядом твоего могучего родича, мы выпили бы тебя досуха, тебя и мальчишку, чтобы хоть на миг ощутить тепло.

14

Хель – в германо-скандинавской мифологии повелительница мира мертвых.

Кайтлин, с которой окончательно слезла маскировочная личина Килху, поежилась и неосознанно придвинулась ближе к Диху. Прошка икнул и вовсе вцепился в полу одеяния сида. Неутолимую жажду мертвеца оба смертных ощутили совершенно отчетливо. Кетиль Носатый, то есть Безносый, и не скрывал намерений.

– Лишенные огня… – прошептала девушка. – Что это значит? Я знала, но забыла.

– То и значит, – нетерпеливо буркнул Диху. – Их прокляли, да так качественно, что любой огонь, разожженный человеческой рукой, гаснет в их присутствии. Без огня они замерзли насмерть. Но их боги не приняли трусов – так ведь, ярл? Вот с тех пор Кетиль и его люди скитаются между миром мертвых и живых, и нигде им не найти ни покоя, ни пристанища.

– И только огонь таких, как ты, туата, способен ненадолго нас согреть, – подтвердил мертвец. – Да только, кроме тебя, нет охотников поделиться. На дар ждут ответа. Чего ты хочешь в уплату, огненный дух?

– Для тебя сущая безделица эта моя просьба, – пожал плечами сид. – Я желаю добраться вместе с обоими моими спутниками, девой Кайтлин, дочерью моей крови, и отроком Прохором сыном Ивана из рода Корецких, в город Ставангер, что в Хаврс-фьорде. Сделать это нужно до исхода этой ночи, мои спутники должны остаться живы, целы и невредимы. Вот моя цена, ярл Кетиль Носатый.

– Безносый, – педантично поправил мертвец и с легким разочарованием клацнул зубами. – Надо же, ничего не упустил. Тяжело с вами, нелюдями… Что ж, я согласен, если согласен ты. Но…

– Но? – Диху оскалился, показывая, что у него-то зубы не в пример острее, чем у какого-то дохлого викинга. – Ставишь условия мне, нежить?

– Лишь одно. Пусть дева-скальд снова споет свою вису.

Кайтлин икнула и робко уточнила:

– Прямо сейчас?

– Не обязательно. – Ярл Кетиль скрипнул иссохшей плотью, пожимая плечами. – Мои хирдманы неутомимы на веслах, но складная виса поможет моей «Черной Свинье» резвее скакать по пенной дороге. Спрошу тебя, дева, только ли эту вису ты знаешь?