Кошки ходят поперек

– Отлично, – ответил я. – Так хорошо мне никогда не было... На лошади сегодня катались. Я лучше всех.

– А я на лыжах в школе каталась, – сказала Дарья. – Даже грамоту получила. Только потерялась она потом.

Интересно. Никогда не мог бы подумать, что Дарья бегала на лыжах. Хотя все бывает, я убедился в этом на своем горьком опыте последних дней.

– Говорят, туда всех пускают? – Дарья взбивала венчиком белки. – В этот манеж.

– Всех, – кивнул я. – У кого есть бабки. У вас есть?

– Есть. Только я их внуку хочу отдать. Он хочет учиться. По компьютерному делу чтобы. Это очень перспективно.

– Перспективно, – подтвердил я.

– А кем бы ты хотел стать?

– Летчиком, – ответил я.

– Это хорошо. Раньше все хотели быть летчиками. А потом все стали хотеть быть налетчиками.

На самом деле я, как любой уважающий себя человек, хотел стать не только летчиком или налетчиком. Летчиком – это в обозримой перспективе. В необозримой же я хотел стать властелином мира. Сидеть в высоком кресле, казнить гадиков, миловать ботаников, пирамиду бы высокую построил, правильные законы издал. А может, две даже пирамиды. Но если кому об этом скажешь, сочтут за психа.

Или подумают, что прикалываешься. Можно проверить. Вот прямо сейчас.

– А еще я хочу стать властелином мира, – сказал я. – Хочу иметь замок, кучу бабла и сорок тысяч холопов. Я им в рожу, а они мне «не извольте беспокоиться».

– Шутишь? – спросила Дарья и даже про венчик забыла.

– Ну да, шучу, – сказал я. – Летчиком я хочу.

– А я ученой хотела стать, – сказала Дарья. – Историческим направлением заниматься.

Дарья мне нравится. Она хоть уже и старая, ей лет сорок пять, наверное. Но такая нормальная, не выделывается. Можно поговорить.

– Ученым – это нормально, – сказал я. – Это интересно. Историком...

– Историком быть хорошо, – сказал Дарья. – Я всегда хотела на исторический поступать...

– Не, – покачал головой я. – Лучше не историком. История – это продажная девка империализма. Лучше что-то существенное... Генетика или ядерная физика. Или микробиология...

– У тебя же по физике и биологии три – два в уме! Мне твой отец жаловался, просил, чтобы мой Васька с тобой позанимался.

– Эйнштейна тоже не сразу признали, – ответил я. – Зато потом...

– Ты лодырь, – совершенно необидно, а как-то констатируя факт, сказала Дарья. – Все лодыри почему-то ссылаются на Эйнштейна. Лучше бы учиться начинал, а то не то что на ядерную физику, в сельхозинститут не возьмут...

Я вовсе не лодырь, я уже говорил. И знаю, что хочу.

– В сельхозинститут всех берут, – сказал я Дарье. – Пойду я лучше, вы какая-то злая сегодня. Еще обидного мне наговорите, пойду...

– А пирог?

Я устало отмахнулся и отправился к себе в трубу, залечивать ссадины души своей.

Впрочем, душевные ссадины залечивались плохо. Решил книжку почитать. Но книжка попалась на редкость грустная, про войну, воспоминания ветеранов. Я прочитал семнадцать страниц и подумал, что динозавры совсем не зря рубают в комиксах немцев с печальными лицами, так им и надо. После книжки мне стало как-то совсем тоскливо, я даже решил слегка поспать, но тут запиликал мобильник. Звонил вкрадчивый Шнобель.

– Чего надо? – спросил я. – У меня сейчас не самое лучшее настроение...

– Ты еще самого главного не знаешь, – сказал Шнобель.

– Чего я не знаю?

– А того ты, иван, не знаешь, что эта кобыла неспроста понесла.

– Какая кобыла?

– Какая, какая! Иван, ты что, тормознухой закинулся? Та кобыла, что тебя чуть не убила...

– И что кобыла?

– Я видел все. – Шнобель перешел на телефонный шепот. – Все, до последнего пикселя!

– Что ты видел, Шнобель?

– Этот урод Чепрятков выстрелил из рогатки. Пулька попала в лошадиную ляжку, лошадь и рванула. А ты как раз на лошади и едва не убился.

– Кто-нибудь еще видел? – спросил я.

– Нет. Я единственный свидетель этой зловещести.

– Тогда о чем разговаривать? Чепрятков, как всегда, отвертится, а потом нам по мордам еще надает. Не, Шнобель, не покатит. А тебе советую заткнуться, попусту не болтать.

– Сам заткнись, иван.

Шнобель отключился.

Я был, конечно, разозлен. Но на самом деле поделать ничего было нельзя. Оставалось ждать. Удобного случая. Чтобы расправиться с Чепрятковым наверняка.

Второй звонок последовал почти сразу же за первым, я даже трубку не успел в карман спрятать.

– Шнобель, ты просто урод! – крикнул я. – Я же сказал тебе заткнуться! Заткнись, Шнобель!

– Кто урод? – спросил удивленный голос.

Я прикусил щеку.

– Кто это? – осторожно спросил я.

– Это Лара. Помнишь, ты заходил с диском?

– Ну да, помню, как же такое забыть. А что?

– Мне надо с тобой поговорить.

Я услышал, что голос у Лары взволнованный, впрочем, может, мне это показалось.

– А что случилось? – осторожно спросил я.

– Ты диски перепутал, – сказала Лара.

– В смысле?

– Ты должен был принести диск с извинениями, а принес совсем другой. Тетя Надя стала смотреть диск, а на нем какой-то сарай. Вы там еще какую-то радиостанцию испытываете...

– Погоди! – Я стукнул себя по голове.

Сильно стукнул, до боли. Бросился к плееру, воткнул диск. С экрана слащаво улыбались я и Гобзиков. У меня была глупая рожа, впрочем, такая у меня частенько бывает.

– Блин!!! – ругнулся я. – В самом деле перепутал... Слушай, Лар, я сейчас подвезу тебе другой диск, ты не беспокойся...

– Не надо, я сама подъеду. Хочу поговорить.

– О чем?

– Приеду – поговорим. Ты не против, надеюсь?

– Да не...

– Тогда называй адрес.

Я назвал. Через несколько минут возле ворот забибикало. Я плюнул на домофон и побежал встречать Лару персонально.

Лара приехала на такси.

– Привет, – сказал она.

– Привет. Пойдем в трубу.

– Куда?

– В трубу. У меня труба. Ну, типа, дом на дереве, только под землей.

– Под землей, так под землей.