Кошмар во сне и наяву

Вынула пачку сигарет, зажала одну губами; машинально протянула пачку Альбине, совершенно забыв, что та не курит. Альбина в потрясении вытащила сигарету и сидела, ломая ее дрожащими пальцами, невидяще уставясь перед собой.

Собственно, чего они так перепугались? Не крика же Смольникова, в самом-то деле! Всего-то и беды, что дурацкая, предельно неловкая ситуация, в которой они оказались перед внезапно появившимся Семенычем. Хотя… его можно только поблагодарить! Если бы не его приход, еще неизвестно, как они отбились бы от разошедшегося Кирилла Игоревича! Вон, даже Валерия растерялась…

Покосившись на Альбину и поймав ее встревоженный взгляд, Валерия криво улыбнулась:

– Фу, никак в себя не могу прийти. Сама не пойму, что это со мной стряслось. Потрогай, какие руки! – Она коснулась Альбининой ладони совершенно ледяными пальцами. – Гадость, как лягушка!

– А мне нравятся лягушки, – ни с того ни с сего пробормотала Альбина. – Они такие приятненькие, прохладненькие и очень чистенькие. Я их люблю брать в горсточку и накрывать ладонью. Только жалко: они так пугаются, так сердечки колотятся, что приходится их поскорее отпускать. Странно, да: лягушек с удовольствием беру в руки, а змею стоит только увидеть – и прямо дух от страха замирает!

Она сама не понимала, зачем все это говорит. Может быть, чтобы успокоить Валерию? Но та вздрогнула еще сильнее:

– Вот и у меня – прямо дух от страха замер, будто змею увидела! Ну ладно, хватит причитать, поехали. Примем как данность, что дело мы провалили…

Накинула ремень безопасности; послышался щелчок.

– Пристегнись от греха.

Альбина покорно прикрыла плечо ремнем, но сколько ни тыкала на ощупь, не могла заставить механизм застежки сработать. Да бог с ним, пусть болтается для близиру, авось никакого инспектора не нанесет. Хватит с них на сегодня происшествий!

Когда выезжали из двора, сзади вспыхнули фары, высветив напряженный профиль Валерии, резкую складку у губ. Да, и ей не по силам порой короб приходится…

Поколесив немного по Садовому кольцу, выехали на Олимпийский проспект. Альбине всегда нравились эти места, особенно Театр Советской Армии, и она вытянула шею, ловя промельк его силуэта меж заиндевелых деревьев.

Валерия молчала, но гнала так быстро, как только могла. Альбина уже знала за ней это свойство: успокоение подруга обретала только дома, приняв ванну, а потом, забившись на кухне в уголок между столом и плитой, прижавшись спиной к батарее отопления и вытянув ноги на табурет. Из всей своей роскошной трехкомнатной квартиры она выбирала для восстановления сил этот самый уютный уголок.

Прошло еще несколько минут, и впереди четко обозначились огни Останкинской башни. И тут Альбина заметила, что Валерия все чаще косится в зеркало заднего вида.

– Слушай, у тебя нет знакомого «Мицубиси»? – спросила вдруг.

– Нет. А что такое?

– Привязался какой-то и не отстает. Причем он за нами, такое впечатление, аж с Садовой тащится.

Альбина обернулась, но ничего не увидела: стекло вспыхнуло от света фар.

– Может, у меня глюки, конечно, – пробормотала Валерия, – но такое чувство, будто я видела эту таратайку возле подъезда Смольникова. Нет, голову на отсечение, конечно, не дам, но все-таки…

– Думаешь, Смольников…

– Что? Смольников? Сбросил гнет высокоморального Семеныча и ринулся заставлять нас играть на саксофоне? Или, что более вероятно, учуял в нашем визите некую для себя опасность и решил разведать, какие же это пташки произвели налет на его гнездышко? Бр-р! – Она брезгливо передернулась, вспомнив вид, а главное, запашок этого самого «гнездышка», и резко увеличила скорость. – Лучший способ избежать неприятностей – это оказаться от них подальше.

Они уже въехали на мост. Позади, слева, осталась церковь Нечаянная Радость, впереди лежало Останкино.

– Да ты что?! – воскликнула вдруг Валерия, взглянув в зеркальце, и в следующий миг удар потряс автомобиль.

Что-то страшно толкнуло их справа, рядом с задним колесом. «Нива» резко пошла к обочине, где внизу за бордюром темнел обрыв. Валерия крутанула руль, пытаясь выровнять автомобиль, однако «Мицубиси» нанес новый удар.

Альбину бросило на дверцу. Она взмахнула руками, пытаясь хоть за что-то ухватиться, повернулась – и увидела квадратную морду большого автомобиля, бледные пятна лиц за ветровым стеклом. И в то же мгновение «Нива», протаранив бордюр, повисла на склоне… Альбина еще увидела, как Валерия распахнула свою дверцу, рванулась… но тут «Нива» резко канула вниз и покатилась по склону.

Что-то остро ударило Альбину в бок, она ощутила, что вываливается из автомобиля через раскрывшуюся дверь и летит, какое-то время летит вслед за ним в черную бездну.

Еще один кувырок – тяжелый удар – и взрыв, и столб пламени… А потом Альбина с силой врезалась во что-то зыбкое, ледяное, сырое, и тьма накрыла ее с головой.

Часть II ГЕРМАН

Герман стоял в темном коридоре и смотрел в приоткрытую дверь. Эти двое не видели его. Похоже, они одурели настолько, что даже забыли, где находятся. Словно вернулись прежние, золотые, вольные денечки и они опять сами были себе хозяева. Могли напиться, накуриться, накуролесить – и остаться безнаказанными, более того – «словить» особый кайф от своей изощренной жестокости, от страданий, которые они причиняют!

Но сейчас оба еще накачивались «горючим», еще готовились к подвигам: пили.

Герман пригляделся: пузатая бутылочка с расплывшейся чернильной этикеткой, которую он вчера «забыл» на тумбочке, когда навещал больных перед отбоем, пуста. Разумеется, они не выпустили добычу! Ну а вкус клофелина тем и замечателен, что полностью поглощается вкусом спиритуса вини. Рядом с бутылкой лежала раскрытая библиотечная книжка. Герман вчера украдкой взглянул на обложку и тихо ужаснулся: стихи Вознесенского! Теперь прямо на страницах развалились две рыбные котлеты, утаенные, надо полагать, от ужина, и небрежно накромсанный шмат колбасы: остатки передачи. По страницам плыли жирные пятна. Ну что же, туда ему и дорога, Вознесенскому, на что еще он годен?

Веселье достигало апогея. Антон поднес ко рту котлету, но вдруг выронил ее и запел тонким бабьим голосом:

– Быть маньяком – хорошо,

А киллером – лучше.

Я бы в киллеры пошел —

Пусть меня научат!

Макс покатился со смеху в буквальном смысле: завалился на спину, забил по воздуху ногами – и вдруг обмяк, словно надувная игрушка, из которой выпустили воздух, захрапел… уснул.

Антон какое-то время смотрел на приятеля с чувством тупого превосходства: вот, мол, слабак, то ли дело я!.. – и вдруг глаза его стали стеклянными, он клюнул носом и, скатившись на пол, замер между кроватями, присоединив к храпу Макса свое сонное сопенье.

Герман оглянулся. Разумеется, пусто. Разумеется, никого! На сегодняшнюю ночь он обеспечил полное безлюдье в больничке. Толстуха Регина Теофиловна спит себе спокойно дома, уверенная, что если на дежурстве главврач, все будет великолепно, караульный… Герман попытался вспомнить, каким образом он обеспечил отсутствие охраны, однако не смог: волна восторга затуманила память.

Ладно. Он вспомнит об этом потом. Сейчас прежде всего – сделать дело!

Потянул на себя дверь и вступил в палату все еще на цыпочках, все еще не веря себе. Но клофелин не подвел: эти двое храпели без задних ног, наполняя спертую атмосферу тяжелым винным духом. И все-таки Герман чувствовал еще и другой запах – вернее, вонь. Впервые она шибанула ему в нос год назад – да, год прошел, подумать только! – когда тело Хингана, окаменевшее после укола, навалилось на него возле бассейна, под треск и блеск достопамятного фейерверка. Теперь Герман опять подумал: жаль, что цивилизация лишила нас некоторых свойств, изначально запрограммированных в организмах. Остроты обоняния, к примеру. Тогда люди заранее чувствовали бы опасность: ведь преступники-психопаты воняют особенным образом, испуская звериный, козлиный запах пота, поскольку в крови нарушен баланс гормонов и катехоламинов [2] .

2

Гормоны надпочечников, адреналин и др. участвуют в обмене веществ и приспособительных реакциях организма. При физическом и психическом напряжении (стрессе), некоторых болезнях содержание катехоламинов в крови и моче резко возрастает.