Космическая академия. Любовь без кофе не предлагать
Шрифт:
— Это та, на которой погибли ребята этим летом?
— Она самая. У совета есть основания полагать, что именно группа Кирилла с честью выдержит это испытание, но Традо с Монро не хотят торопиться, чем страшно бесят остальных.
— Что же такого на этой планете, что совет готов рискнуть лучшими из лучших? — поинтересовалась Маруська.
— Слетаем и узнаем, — беззаботно ответил я, чтобы понаблюдать, как Маруся будет хвататься за отсутствующее в её стальном брюшке сердце и театрально падать в обмороки. Но та удивила.
— Если им рано или поздно придётся туда полететь, может, нам пока подготовиться? Я закажу побольше
Ах, этот честный–пречестный взгляд.
— Все данные есть в библиотеке академии, но если ты хочешь скупить половину своих любимых авторов на Litnet… — протянул я ехидно.
— Дамир! Просто скажи «да»! — раздражённо потребовала Маруська.
— Да, моя прелесть, — покорно согласился я со всеми террористическими требованиями кофемашины. — Книги — это святое. Особенно энциклопедии. По выживанию. В любовных романах.
— Иди в баню! — рявкнула моя вредность.
— А ты иди тратить денежки, — посоветовал я, умирая от смеха.
— С превеликим удовольствием! Ничего твоим другим женщинам не оставлю! У тебя должно хватать денег только на меня! — заявила Маруся, гордо уплывая в кухню.
Я быстро проверил счета и ограничил доступ этой вредине. Одной карты ей хватит за глаза, а то ведь действительно пустит меня по миру.
— Дамир! — заревело из кухни разгневанное электронное создание. — А если ты погибнешь на этой планете и я останусь там единственной выжившей? Мне нужно больше… энциклопедий!
Глава 18. Паутина, промежуточные результаты и зацепки
Татьяна Монро
С моим приходом студия Бобо Шанте наполнилась восхитительными ароматами терпкого кофе с тонкой нотой пряного кардамона, сладким ароматом ещё горячей выпечки и апельсинов.
— Снова ничего не ел? — строго спросила друга, раскладывая шуршащие пакеты на барной стойке.
Тот кивнул, не поднимая взгляда от рисунка. Подошла, заглянула через плечо, состроила скептическую гримасу:
— Куда–то не туда тебя несёт.
— Да знаю я! — рыкнул дизайнер. — Сил моих уже нет. Все идут и идут, каждой нужен уникальный рисунок, а у меня не получается. Руки сами выводят стандартную паутину и всё тут.
— Тебе стоит отдохнуть.
— Когда? — возмущённо выдохнул Бобо.
Он был прав, нельзя упускать время. Почтенная публика остывает куда быстрее, чем загорается. Или мы разродимся шикарной идеей или провалим проект.
Думай, Таня, думай.
— А как ты смотришь на то, чтобы объявить конкурс? Дать клич художникам, да даже не художникам, а, — я на мгновение замерла, расцвела улыбкой и довольно закончила: — Детям!
— Детям? Смеешься?
— Да, Бобо, детям! Подросткам, например. Глядишь, найдём неплохие идеи, а то и художника в штат, рисунки ведь будут нужны постоянно, партис прочно войдёт в моду, а учитывая сложность и длительность изготовления каждого наряда, рынок пресытится не скоро. Леди Гольдштейн в полном восхищении, если ей угодим, лет двадцать спроса нам обеспечено.
—
Слушай, а ведь это идея, — медленно дозревал дизайнер. — Дети ведь такие, такие, да как же это слово–то? Незашоренные, вот!— Какие? Впервые слышу это слово, — вынуждена была признаться я.
— Да и откуда тебе его знать, ты ведь книги только по медицине читаешь и путешествуешь из домашней лаборатории в рабочую, — отмахнулся Бобо. — А порядочные люди в поиске вдохновения и ради отдыха летают на другие планеты, где изучают… много всего изучают. На Селинтане верховым ящерам, — такие мерзкие, кстати, фу! — надевают специальное приспособление, не позволяющее смотреть по сторонам, чтобы лишний раз не пугаться и не отвлекаться. Они видят лишь то, что им позволяет видеть наездник. Аналогию уловила?
— Ага. Все мы верховые ящеры.
Опустилась на диван, растеряв весь запал, и тяжело вздохнула.
Если Бобо переживал творческий кризис, то меня раздирали проблемы и противоречия другого характера. Близкие и дорогие люди играли по своим правилам, где мне отводилась роль то приманки, то подопытного кролика. Иногда казалось, что вот–вот сейчас прозрею, пойму их замыслы. Долой шоры, так сказать. Но чем больше я получала информации, тем глубже закапывалась в беспросветный ворох смыслов, недоговоренностей, обмолвок, интриг. И всё чаще чувствовала себя загнанной в ловушку, связанной по рукам и ногам, обыгранной.
— Куда ни посмотри, везде двойное дно, — пробубнила под нос, кивая в такт мыслям.
— Это точно, — согласился Бобо. — Так, конкурсом для детишек займусь сам. У меня сейчас такой упадок сил, что ничего толкового не нарисую, а так развеюсь немного, отдохну. С тебя реклама, поняла? Мало тебя водит Генрих по всяким злачным местам. Чем больше спрос, тем лучше. Свети пока сумочку, а платье я тебе переделаю в длинную юбку, наденешь с белоснежным топом без бретелей. Таня, ау? Этим вечером, поняла?
— Кто–то буквально несколько минут назад жаловался на этот самый спрос, — заметила с лукавой улыбкой..
— Кто же это был, интересно? — совершенно натурально удивился Бобо и даже повертел головой в поисках кандидатур, которых можно обвинить в столь ужасном действе, как жалоба на поток клиентов, жаждущих расстаться с деньгами.
— Ну да, действительно. Мне показалось, наверное, — Я состроила серьёзное лицо, изо всех сил стараясь не расхохотаться.
— Однозначно показалось. Так, что там у тебя в пакетах? Ты вообще меня кормить пришла или как? — с энтузиазмом переключился дизайнер на другую тему, принявшись демонстративно широко раздувать ноздри, принюхиваясь к запахам, доносившимся с барной стойки.
— Бобо, тебе надо было идти в театральное, право слово. Актёр! — Я закатила глаза, но не стала вредничать, просветила голодного друга: — Там мясо с овощами и булочки с кофе, но булки — это нам на двоих, понял?
Настроение в последнее время менялось каждые пять минут, но в студии Шанте больше склонялось к благодушному. Бобо — безумно милый, талантливый, обаятельный, такой увлекающийся и ранимый, притягивал меня как магнит. С ним было комфортно и безопасно.
Совместный проект ещё сильнее сдружил нас, и я ощущала настоятельную потребность сбежать в уютную студию, к доброму, умному, всё понимающему человеку, который никогда не станет использовать меня вслепую, а честно признается в меркантильных интересах.