Костяной

Я не знал ответа; а если бы и знал, не смог бы его произнести. Ибо кроме меча был еще и Горн. Сжимаемый сейчас липкими, слюнявыми его устами. Его, Беймиша. Я забью его ему в глотку, если доберусь. Ты слышишь меня, Зверь? Если слышишь, готовься. Если нет… Я иду все равно.

Ветер налетел сзади, потянул за плащ цвета пепла и грязи, цвета дорожной пыли.

Я беззвучно вздохнул и начал спускаться с холма, поглядывая на тех, кто стерег Двор. Они не могли бы узнать меня, даже если видели раньше: я шел пешком, шлем потерял еще в бою, и плащ окутывал меня с головы до ног. Тяжелой, гудящей головы и усталых стоптанных ног. Мне было трудно дышать, и на то была своя причина.

С ворот, с заклепок, покрытых патиной, смотрели угрюмые морды древних существ. Но меня нельзя отвадить такой простой магией.

Я знал, куда следует нажать, чтобы открыть эти ворота, и надеялся, что Дрейн еще не побывал здесь и не изменил механизм.

Как я и полагал, никто не ждал моего прихода: когда нынешние враги видели меня в последний раз, я, лишенный сил, голоса и смысла существования, стоял на коленях посреди поля угасающей битвы, и обе стороны сражения были готовы снести мою голову.

Была еще одна причина, по которой меня считали погибшим, и она не давала мне покоя. Во всех смыслах этого простого и емкого слова. Покой. То, чего я желал сильнее всего на свете и на что не мог рассчитывать.

Я пересек Двор, пустой, вытоптанный и не такой уж большой.

Я шагал, глядя на тех, кто охранял его, и молчал. Мне нечего было им сказать, даже если бы я мог это сделать. Это был не тот вечер, чтобы разговаривать с мертвецами, настоящими ли, будущими ли. Они же не сделали и шага навстречу мне. У них были другие приказы.

Они защищали вход, в доспехах, покрытых белой эмалью, с алыми бубнами на груди. В прежние времена эти знаки напоминали мне открытые раны. Сейчас мне было все равно.

Я не знал, лица там за опущенными забралами или черепа. В любом случае мне предстояло вскоре увидеть и то и другое.

Никто из них не ожидал встретить именно меня. Я вынул клеймор, линии на лезвии оставались ровными. Имя моему мечу было Сталь, и никакая другая сталь в мире не могла противостоять этому клинку.

Трое бросились ко мне, еще шестеро рассыпались, окружая, с боков, и один остался охранять дверь. Я смотрел на всех них сверху вниз, хотя никто из них не был мал ростом.

Они напали одновременно, и я ударил с размаху. Лезвие Стали прошло сквозь панцирь, словно то была арбузная корка; я оттолкнул кого-то рукой в грудь, повалив его на двух других, тем самым немного очистив левый фланг, и проткнул первого, кто подскочил справа. Второй скрестил со мной клинок, и лезвие его упало, срезанное. Упала и его голова.

Третий хотел достать меня глубоким выпадом, но мой меч оказался длиннее, и я пробил ему забрало.

Больше никто не успел сделать ни одного верного движения, и спустя несколько секунд все они лежали поверженные, а их кровь, алее эмблем, растекалась по белой эмали. Последний замах болью отозвался в сердце. Я не ожидал, что устану, но дыхание сбилось после короткой стычки, и снова я подумал, что могу не дотянуть до момента, когда Зверю придется ответить на мой вызов.

Отбросив такие мысли, я полоснул мечом вдоль дверной щели, разрезая внутренние засовы, и вошел в коричневую темноту холла.

Никто не встретил меня, а поиск нужной комнаты не занял и минуты.

Хинга, книжница, подняла разваленное надвое лицо от гримуара в алой коже и посмотрела на меня широко расставленными темными глазами. Она читала, наверное, весь день, и дорожки крови пролегли от уголков глаз. Костяной нос – провал в обнаженной, видимой, полосе черепа – с шумом втянул пыльный воздух, густой от запаха сотен сгоревших свечей.

– Ты? – спросила она хрипло, облизав шрам, раздвоивший губы, раздвоенным же языком. Она никогда не говорила, где получила такую рану. Думаю, это и не рана вовсе.

Я не ответил. Пока не мог. Повисла тишина, но под моим взглядом она содрогнулась и, схватив перо, вывела знак на чистом листе, лежавшем перед ней.

Кровь с меча капала на пол: я направил его в грудь хозяйке, и она отпрянула, бросив перо. Я взглянул на лист, но он был чистым. Мне это не нравилось.

Я подошел к столу, положил Сталь поперек гримуара – кровь сразу же впиталась в пергамент без следа – и выдрал из книги страницу.

Хинга вскрикнула. Больно, конечно. У книжниц и книг всегда неразрывная связь. Поэтому я выдрал еще одну, с картинкой.

Хрипло закаркал Прокл, ворон Хинги; забил крыльями. Он сидел в клетке на подоконнике. Видно, снова был за что-то наказан. Книжница держала его, чтобы он диктовал ей книги, когда она их переписывает, и Прокл, случалось, нарочно начинал нести чепуху.

Блики свечей гуляли на бронзовых ромбах, покрывавших черное одеяние Хинги. Огромное горячечно-багровое солнце, разъеденное далекими дымами, заливало комнату мутным недобрым светом, и если цвет способен передать угрозу, то это был именно он. Я всегда любил такие закаты. А в грозу мне везло вдвойне.

Тяжелая коса Хинги, заплетенная медной цепью, нервно дергалась, но книжница не смела сказать мне ни слова. Я ненавидел книжницу за то, что, имея возможность говорить, она не имела смелости воспользоваться ею. Ненависть обжигала мое сердце, как тогда, когда легионы Солтуорта под зелеными флагами ударили из засады и полегли пеплом под черными молотами Гейр. Я был там, видел, как раскаленное оружие пробивает дымящиеся дыры в крепких доспехах, видел, как слепящая оранжевая ржа тления плавит сталь, как чернеют и обугливаются яркие, как листья, штандарты, и черные волосы Гейр были убийцам вместо стяга, и пепел застилал небо, как ненависть застилала мои глаза. В то время у меня был голос, и я кричал.

Я взял со стола перо и написал на вырванном листе три знака, обозначавших вопрос «Где он». Узор на мече дрогнул и выпрямился вновь. Я все делал правильно.

– Как ты?.. – спросила она, снова облизнув мертвые, цвета старой кости, передние зубы. Ей было немало лет – впрочем, внешне эти годы отразились лишь омертвевшей раной, рассекшей ее лик пополам, – и она немало повидала, учитывая, что каждая вторая из прочитанных ею книг могла свести человека с ума. И каждая из написанных, я полагаю.

В ответ я снова показал ей лист с моим вопросом.

– Он убьет меня, если я скажу тебе. Или ты вернешься и убьешь меня.

Я взял меч и медленно провел лезвием, отрезая страницу. Хинга задрожала; из-под края шрама, там, где изуродованная плоть прилегала к кости, показалась струйка крови.

«Не вернусь», – написал я. Ворон кричал в клетке, нервничал, перебирая прутья клювом.

Я не врал, я не собирался возвращаться ни в случае победы, ни в случае поражения. Я хотел одного: отомстить Беймишу и вернуть свое. Голос, коня и все остальное, что он у меня отнял.