Костюм Арлекина

Эту петлю Иван Дмитриевич еще днем пробовал на вкус, но ничего не распробовал. Язык его, ежедневно обжигаемый горячим чаем, водкой, табачным дымом, давно утратил чувствительность. Вот женщины тоньше, чувствуют вкус и запах, потому что не пьют, не курят, и нечего лицемерить, упрекая их в чревоугодии, в любви к французским духам, к турецким притираниям. Каждый любит то, что способен оценить, но Стрекалову же не заставишь дверные петли облизывать! Впрочем, кошка даже надежнее. Животное, никакого притворства. Хотя и без того ясно было, что один из убийц изучил княжескую квартиру как свои пять пальцев — и про сонетку знал, и что двери скрипят. Сейчас Иван Дмитриевич мог представить себе картину во всех деталях. Когда князь вечером отдыхал и преступники входили в дом, дверь в гостиную оставалась открытой. Она не скрипнула, не взвыла по-волчьи, а чтобы потом из гостиной бесшумно проникнуть в спальню, после отъезда хозяина в Яхт-клуб они эту дверь смазали чухонским сливочным маслом.

Иван Дмитриевич отпустил кошку, благодарно погладив ее на прощанье. Умница! Она дала неопровержимое доказательство, что заранее продуманного плана убийцы не имели, решились вдруг. Иначе, по крайней мере, припасли бы постное масло.

Он прошел в спальню, выдвинул ящичек туалетного столика. Здесь они лежали, наполеондоры… Рядом, задремывая прямо на ногах, стоял камердинер.

— Эти монетки, — спросил у него Иван Дмитриевич, — их князю дал кто или как?

— В карты выиграл. Третьего дня в Яхтовый клуб ездил, там и выиграл. Он обычно в проигрыше бывает. Не везет ему. А тут приехал довольнешенек. «Гляди!» — говорит. Сам их по одной из кармана достает и в ящичек бросает. Дзень, дзень!

— С кем играл, не знаешь?

— Да приятель у него есть. Барон Гокен… Гаген…

— Гогенбрюк?

— Ага… На другой день к нам сюда посольский секретарь приезжал с каким-то делом, так барин и перед ним хвастался. Разошелся, только и слыхать: король, дама, два туза в паре.

— По-русски говорили?

— Зачем? По-немецки.

— А ты понимаешь?

— Как не то! У меня мать чухонка, всю жизнь по господам. Раньше в Риге жили…

Про револьвер спросить Иван Дмитриевич не успел: кто-то с улицы громко застучал в окно. Он увидел прижатую к стеклу физиономию Сыча с приплюснутым носом. Сыч делал страшные глаза, беззвучно разевал рот и знаками показывал, что надо срочно бежать к нему.

На крыльце он подскочил, крича:

— Беда, Иван Дмитриевич! На австрийского посла напали прямо на улице!

— Знаю, знаю. Консулу ихнему голову отрубили, в турецкое посольство свинью пустили через окно. Все знаю!

В этот момент сзади раздался голос:

— Ваш агент говорит правду. Это я ему все рассказал.

Иван Дмитриевич обернулся. Возле только что, видимо, подъехавшей пролетки стоял его хороший знакомый, квартальный надзиратель Сопов.

— Жив? — быстро спросил Иван Дмитриевич. — Отвечай! Жив?

— Жив пока. Там один студентик подоспел, занесли его в квартиру.

Кто виноват, что Шувалов отправил Хотека домой без конвоя? Иван Дмитриевич почувствовал, как холодом свело низ живота. Он толкнул Сопова к пролетке, заскочил сам и скомандовал кучеру:

— Гони!

Сопов запрыгнул едва ли не на ходу.

— Через улицу веревка натянута, — рассказывал он. — Кучера с козел и сбросило, вся морда у него покорябана. Головой стукнулся, ничего не помнит. Как пушинку его! Мчались-то по-министерски… Я с обходом шел, слышу — бах! Стреляют…

— А говоришь, веревка!

— Это само собой.

— Кому доложил?

— Никому. Сразу к вам.

За домами стучала колотушка ночного сторожа, будто спрашивала: «Кто ты? Кто ты? Кто ты?» Луну заволокло тучами. С крыш капало.

В свете фонаря промелькнула заляпанная свежей грязью афишная тумба: совсем недавно здесь промчался Шувалов со своей свитой.

2

Один казак скакал впереди кареты, двое — сзади, есаул — сбоку, у дверцы.

Нужно спешить. Константинов сообщил, что сегодня утром «Триумф Венеры» отплывает на родину. Об этом ему сказали портовые грузчики.

От тряски едва не стукаясь головой о потолок, болтаясь между Шуваловым и его адъютантом, Певцов излагал им свои соображения: он пришел к выводу, что убийцам помогал кто-то из русских социалистов. Бакунин, тот ведь якшался и с Мадзини, и с карбонарскими вентами на юге Италии, а к австрийцам у него давний счет — сиживал у них в тюрьме. Не он ли подбил итальянцев отомстить фон Аренсбергу? Решил использовать их чувства, чтобы убийством иностранного дипломата вызвать брожение в обществе. Дрожжи у него всегда наготове — разбойный элемент. В Париже вон что творится! Коммуна! Почему бы и в Петербурге не устроить?

— Странно все же, что итальянцы, — сказал адъютант. — Видал я их под Севастополем. Юнкер еще был. В бою хлипкие, но голосистые, черти! Ох и пели! Ночью, бывало, подползу к ихним траншеям и слушаю. Лежу в траве, корочку грызу. Вместо соли порохом присыплю и жую, слушаю, как поют. Надо мной звезды. Проще простого пулю схлопотать, а я лежу, дурак. Нынче бы уж не полез…

Певцов, перебивая, рассуждал дальше: несомненно, карбонарии прибегли к помощи питерских уголовных. Иначе у них вряд ли бы что вышло. В чужом городе, не зная языка… Но и каторжники, понятно, по-итальянски ни слова. Следовательно, был посредник. Русский или поляк. Может быть, еврей.

— Я думаю, это эмигрант, который нанялся матросом на «Триумф Венеры», — сказал Певцов. — Он-то и сидел в трактире «Америка».

— Почему вы так думаете? — спросил Шувалов.

— Известно, ваше сиятельство, итальянцы считают месть делом священным. Убить — да. Пусть из-за угла или ночью в постели — пожалуйста, сколько угодно. Благородству не помеха. В этом отношении они напоминают наших кавказских горцев. Но ограбить, это уж, простите, из другой оперы. Наполеондоры прикарманили их сообщники. Кстати, найденная на окне косушка из-под водки свидетельствует в пользу этой версии. Итальянцы предпочли бы вино.

В паузе адъютант попытался продолжить свой рассказ:

— Но они, знаете, на песню тоже падкие…

— Да не лезьте вы! — Певцов толкнул его локтем в бок. — Просто счастье, ваше сиятельство, что этот малый с подбитым глазом, путилинский шпион, принес монеты нам, а не своему начальнику. Тот бы стал хитрить, выгадывать… Вы уже решили, как с ним поступить?

— С кем?

— С Путилиным. Не пойму только, ненормальный он или прикидывается? Огульно обвинить в убийстве австрийского посла!

— Вначале, ротмистр, я должен решить, как мы будем оправдываться перед Хотеком.

— Очень просто, — сказал Певцов. — Арестуем Путилина или выгоним его со службы. Вот вам и оправдание.

— Под Севастополем, говорю, было дело, — встрял-таки адъютант. — Как-то ротный наш приказывает: а ну, ребята, заводи «Ноченьку», да подушевнее! Такой подлец. Сам взял винтовку и к брустверу. Я с ним. Запели наши солдатики, аж слезу жмет. Глядим, итальянцы уже из траншей высовываются, как суслики. Слушают. Ротный мне шепчет: стреляй, стреляй! Сам — бац, и снял у них офицера. А я не могу. Рука не подымается.