Косвенные улики

Вот еще странный поступок. Как-то одно время я стала замечать, что с деньгами у нас стало хуже. Стало не хватать. Что такое, думаю, может быть, он получает меньше? Однажды он собирался на работу, спешил и выронил из бумажника корешок перевода. Я его заметила, когда Володя уже ушел на работу. Подняла, хотела положить на его стол. Машинально прочла. И, представьте, даже ноги подкосились. Смотрю, на корешке написано: Зориной Т. И., в адресе указан наш город. Что же со мною сделалось… До сих пор вспоминать стыдно. В тот же день окольными путями я все выяснила: Зорина оказалась пожилой женщиной, одинокой, муж и сын погибли на фронте.

Я положила корешок на видное место. Володя пришел с работы, увидел эту бумажку, скорее спрятал ее в бумажник, заметил, что я смотрю на него. Смутился, покраснел, словно я застала его за чем-то нехорошим, и объяснил, что эта женщина мать его однополчанина, погибшего на фронте, что она бедствует, что нужно ей помочь. Я его спросила, почему он скрывал это от меня. Я бы ничего не имела против. И лучше было бы через исполком похлопотать за нее, у него ведь там друзья. Он покраснел еще больше и сказал, что не хочет все это афишировать, что хлопотать он не любит и не будет. И просил, причем очень настойчиво просил меня никому об этом не рассказывать. Вот такой он был странный…

Мы помолчали.

— Вы знакомы с Куприяновым? — спросил я.

— С Николаем Васильевичем?

— Да.

— Как же, знакомы. Он заходил к нам. Они с Володей были однополчане. Вместе воевали, вот Володя и помогал ему.

— Чем помогал?

— Когда Володя жил в областном центре, Куприянов пришел к нему и попросил помочь с жильем. Уже не помню точно, с жильем или с работой. Мы тогда еще только встречались с Володей, и я приезжала к нему в гости. Вот при мне и произошла их первая встреча после войны. Сколько воспоминаний было… Потом Володя и сюда перетянул Николая Васильевича, к себе на завод. И деньгами он помогал Куприянову. Вот опять странность. Давал не скупился, а как тот уходил, начинал злиться. Дня три ходил чернее тучи. Я ему как-то сказала, мол, если не хочешь помогать — не помогай. В конце концов, это же не долг твой помогать вполне взрослому, работоспособному человеку только потому, что ты с ним вместе воевал. Он очень рассердился на меня, накричал, сказал, что это не мое дело и что я слишком глупа, чтобы разбираться в таких вещах, как долг.

— Скажите, а в последний раз когда у вас был Куприянов?

— Недели за две до смерти Владимира Павловича.

— Вы не могли бы подробнее рассказать об этой встрече?

— Я, собственно, при этом не присутствовала. Они явились вдвоем и сразу прошли в Володину комнату. Потом через час или полтора вышли. Я предложила ужин, кофе, но Николай Васильевич сразу попрощался и ушел.

— И это все? А в каком они настроении прощались?

— Вот-вот, именно этому я удивилась. Обычно визиты Куприянова действовали на Володю как-то угнетающе, а в последний раз было все наоборот. Куприянов ушел хмурый, а у Володи было прекрасное настроение. Он весь вечер был какой-то легкий, торжественный, даже немножко воодушевленный. Я удивилась этому про себя, но выяснять, в чем дело, не стала.

Глава XII

Татьяна Ивановна Зорина жила на самой окраине города, в тех местах, где я был всего лишь несколько раз за семь лет. Улочка была совсем маленькой и одним своим концом упиралась в кирпичную стену мастерских Сельхозтехники.

Домик Зориной примыкал вплотную к стене. Видимо, он и строился с таким расчетом, чтобы сэкономить на материалах.

Зорина, высокая, сухая старуха, встретила меня равнодушно. Она копала картошку на крошечном огороде и, когда я подошел к ней, встала, опершись обеими руками на выпачканные землей и зеленью ботвы вилы.

— Вы Татьяна Ивановна Зорина?

— Это я.

— Я из милиции, моя фамилия Сохатый… Я к вам по делу…

Она молчала и смотрела на меня без всякого любопытства.

— У вас сохранились документы сына? — спросил я.

— Сына?.. — переспросила она.

— Да.

— Так он умер…

— Я знаю, но у вас должны быть его документы, фотографии, похоронное свидетельство.

— А зачем же вам?

— Нам нужно…

— Тогда в дом пойдемте.

Она воткнула вилы под картофельный куст, и я слышал, как хрустнул пронзенный клубень, вытерла руки о ботву и пошла к дому. Я за ней.

Документы у нее хранились в клеенчатой обложке общей тетради. Листы все давно уже были вырваны. Находилось все это за подновленной суриком иконой, изображающей Николая Чудотворца.

Она раскрыла тетрадь, потом спохватилась и вышла на кухню, побренчала рукомойником, вымыла руки и только тогда села перебирать бумаги. Достала похоронную. Я прочел типовой листок: «Младший лейтенант Зорин В. К. геройски погиб, защищая…» Дата и прочее.

— У вас нет его писем с фронта? — спросил, я.

— Есть письма, есть, — ответила она и деловито осмотрела пачку бумаг. Вытащила сложенные треугольничком, по-фронтовому, листки, исписанные карандашом.

В письмах Зорин справлялся больше о здоровье матери. Слова были ласковые, заботливые. О себе писал мало. Почти ничего. В последнем, судя по датам, его письме я нашел для себя кое-что интересное. Зорин писал: «…Здесь со мной воюют товарищи из нашего города. Чудно! До войны я их и не знал, а тут в моем взводе оказались, как специально. Ребята хорошие. С ними можно в огонь и в воду. Один из них даже студент. Воюем хорошо! Сейчас на отдыхе…»

Студент? Никитин? Скорее всего. Больше вроде из этого города студентов не было на фронте.

— Татьяна Ивановна, а вам не случалось получать по почте денежных переводов?

— От кого? От сына?

— Нет, просто переводы. Уже после войны, без обратного адреса..

— Были переводы. Я еще дивилась — от кого?

— У вас ведь тогда туговато с деньгами было?

— Да как всегда, вроде не жаловалась. Мне хватало. Пенсию за сына и мужа получала, да и сама работала. Хватало. Много ль мне надо? Все есть. Картошка своя, какой огурчик, капуста, всего понемножку.

— Вы не знаете, кто посылал деньги?

— Откуда ж мне знать? Там не написано. Я уж на почту сходила, там ничего толком не сказали. Сперва и не трогала их, так и лежали в комоде, а потом уж подумала: чего им лежать, раз мне присланные?

— Сколько всего было переводов?

— Точно-то не припомню… Так вот у меня бумажки почтовые остались.

Она достала бумажки. Их было семь, на общую сумму 1400 рублей старыми деньгами.

Я уже выходил из дома Зориной, как услышал ее приглушенный плач. Заглянул в окно, она лежала на кровати лицом в подушки.

Почему Никитин помогал Зориной и Куприянову? Ничего плохого в этом не было, наоборот, очень трогательный факт. Человек заботится о судьбе однополчанина и о матери погибшего друга. Но ведь она не была в бедственном положении, как он говорил жене. Допустим, можно объяснить тот факт, что делал он это инкогнито, тогда непонятно другое: почему он так заботливо опекал вполне здорового Куприянова и не обращал никакого внимания на Власова, тоже однополчанина, инвалида, действительно находящегося в трудном положении?