Кот и полицейский. Избранное

– Меня послали показать тебе дорогу и помочь убежать, – сказала девочка.

– Кто? – уписывая яблоко, спросил Том, хотя уже и так был убежден, что этой девочке можно довериться с закрытыми глазами.

– Да все, все наши. Мы не можем показаться в деревне и прячемся. А то если нас увидят – донесут. У меня тоже два брата в партизанах, – добавила она. – Тарзана знаешь? А Бурю?

– Конечно, – ответил Том, а про себя подумал: "У каждой деревни, даже у самой враждебной, бесчеловечной, – два лица; и обязательно должна наступить такая минута, когда тебе вдруг открывается второе, доброе лицо, которое было всегда, только ты его не видел и даже не надеялся увидеть".

– Видишь эту тропинку между виноградниками? – продолжала между тем девочка. – Спускайся по ней, тебя никто не увидит. Потом перейди мостик, только поскорее, он весь на виду. Потом ты попадешь в лес. Под толстым дубом есть яма, там ты найдешь еду. А сегодня ночью по лесу пройдет девушка, зовут ее Сузанна, она связная. Она тебя отведет к своим. Ну, иди, партизан, иди скорее!

Том начал спускаться по тропинке между виноградниками, почти не чувствуя боли в ноге. За мостиком начинался густой темный лес с такой плотной зеленью, что лучи солнца не могли пробиться сквозь нее. И чем громче становился гул моторов, доносившийся из деревни, тем гуще и темнее казался Тому лес.

"Если я докину огрызок яблока до ручья, значит спасусь", – подумал Том.

Девочка с косичками, все еще стоявшая на брошенном поле, видела, как Том миновал мостик, прячась за низким деревянным парапетом. Потом возле камышей в прозрачную воду ручья упал огрызок яблока, подняв фонтанчик брызг. Девочка хлопнула в ладоши и скрылась.

Ограбление кондитерской. Перевод А. Короткова

Последним пришел Долговязый. Остальные уже дожидались его на условленном месте, вся шайка – Христосик и Турок. Вокруг стояла такая тишина, что с улицы было слышно, как в домах бьют часы. Два удара – нужно торопиться, чтобы успеть до рассвета.

– Пошли, – сказал Долговязый.

– Куда? – спросили оба его товарища.

Долговязый был не из тех, кто заранее объясняет, какой дом решил взять сегодня.

– Ладно, пошли, – ответил он.

И они молча двинулись по улицам, пустынным, как русла высохших рек. Перед ними, скользя по трамвайным рельсам, бежала луна. Долговязый шел впереди, посматривая по сторонам своими бегающими желтыми глазками и непрерывно шевеля ноздрями, словно все время к чему-то принюхивался.

За ним следовал Христосик, которого прозвали так потому, что у него, как у новорожденного, было маленькое тельце и несоразмерно большая голова с коротко остриженными волосами и черными усиками на смазливой физиономии. Он словно целиком состоял из мускулов, двигался неслышно, мягкой кошачьей походкой, не имел себе равных, если требовалось взобраться куда-нибудь или спрятаться, сжавшись в комочек. Словом, Долговязый знал, что делал, когда брал его с собой.

– Стоящее дельце, а, Долговязый? – спросил Христосик.

– Там видно будет, – буркнул тот, не желая отвечать на вопрос.

Только ему одному известными закоулками он привел товарищей во двор. Христосик и Турок сразу поняли, что предстоит брать подсобку какого-то магазина. Турок немедленно выступил вперед, потому что ему очень не хотелось стоять на стреме. Такая уж его судьба – всегда стоять на стреме, и, хотя он мечтает влезать в дома, шарить по шкафам и набивать себе карманы вместе с остальными, ему приходится стоять на стреме на холодных улицах, рискуя напороться на полицейских, щелкать от стужи зубами и курить, чтобы не расклеиться окончательно. Турок – сицилиец, худой как жердь, с грустным лицом мулата и длинными руками, вылезающими из рукавов. Каждый раз, отправляясь на дело, он неизвестно для чего надевает свой самый лучший костюм, шляпу, галстук и непромокаемый плащ. Когда приходится удирать, он поднимает руками его длинные полы и становится похожим на птицу, которая собирается взлететь.

– Турок – на шухер! – приказал Долговязый и шевельнул ноздрями.

Турок уныло потащился со двора. Он знал, что иначе Долговязый будет все быстрее и быстрее шевелить ноздрями, а потом вытащит револьвер.

– Сюда, – сказал Долговязый и кивнул Христосику на маленькое окошко с картонкой вместо выбитого стекла, расположенное довольно высоко над землей.

– Влезешь и откроешь мне, – продолжал он. – Смотри не зажигай тех ламп, что видны с улицы.

Христосик, как обезьяна, вскарабкался по гладкой стене, бесшумно выдавил картонку и просунул голову внутрь. До сих пор он не чувствовал никакого запаха, но теперь ему в нос ударила волна характерного аромата кондитерской. И жадность отступила перед каким-то волнением, трепетным, словно воспоминание о давней любви.

"Э, да тут, видно, сласти", – подумал он. Уже много лет – наверно, с самого начала войны – ему ни разу не приходилось вволю поесть сладкого. Но теперь он разыщет эти сласти, хотя бы для этого пришлось перевернуть весь дом, уж будьте уверены! Спускаясь по темной лестнице, он наткнулся на телефон, отшвырнул его ногой, потом зацепился брюками за веник и, наконец, очутился внизу. Запах сладкого становился все сильнее, но Христосик никак не мог понять, откуда он исходит.

"Э, да тут, видно, полно сластей", – подумал он.

Шаря вокруг себя рукой, он попробовал на ощупь отыскать дверь, в которую должен был впустить Долговязого. Вдруг он с отвращением отдернул руку: прямо перед ним притаилось мягкое и липкое животное, скорее всего какая-нибудь морская гадина. Он замер с поднятой рукой: ладонь его стала липкой, сырой, покрылась мерзкой коростой. Он чувствовал, что между пальцами у него появились круглые шишки, вроде бубонов. Он таращил глаза в кромешной тьме, но ничего не видел, даже поднеся руку к самому носу. Не увидел, однако почувствовал запах. И засмеялся. Он понял, что дотронулся до торта и на руке у него крем и цукаты.

Недолго думая, Христосик принялся облизывать руку, а другой рукой продолжал шарить вокруг. Неожиданно ему попалось что-то упругое, но мягкое, покрытое пузырчатой пленкой. Не переставая шарить вокруг, он целиком засунул его в рот. В следующую минуту у него вырвался негромкий возглас удивления, и радости. Да это крафен 10 . Это было превосходное место! Куда ни протянешь в темноте руку, обязательно наткнешься на какое-нибудь лакомство.

Рядом раздался нетерпеливый стук в дверь. Стучал Долговязый, ожидавший, когда ему откроют. Христосик двинулся на стук, по дороге его руки нащупали торт безе и миндальные пирожные. Наконец он открыл дверь. Карманный фонарик Долговязого осветил его лицо с перепачканными кремом усиками.

10

Крафен – пончик с мармеладом.

– Здесь полно сладкого, – сообщил Христосик, как будто Долговязый не знал об этом.

– Сейчас не до сладкого. Нам каждая минута дорога, – отстраняя его с дороги, ответил Долговязый и пошел вперед, ощупывая каждый предмет тонкой палочкой света от своего фонарика.

Из темноты на каждом шагу появлялись длинные ряды полок, на полках шеренги различных ваз, в вазах горы аккуратно уложенных пирожных всевозможных форм и расцветок и тортов с таким количеством крема, что он каплями стекал с них, как воск с горящей свечи; рядом с вазами стройные батареи сдобных миланских булок и неприступные замки из нуги и халвы.

Христосик чуть не взвыл от отчаяния: что, если он не успеет вдоволь поесть всех этих лакомств? Вдруг придется удрать отсюда, прежде чем он перепробует все сорта этих сластей? Один раз в жизни он попал в эту блаженную страну – и всего на несколько минут. Чем больше лакомств попадалось ему на глаза, тем безысходнее становилось его отчаяние. И каждый новый шкаф, каждая витрина, появлявшиеся из темноты под фонариком Долговязого, вставали перед Христосиком, чтобы отнять у него всякую надежду.

И тогда он ринулся к полкам и, давясь, принялся запихивать себе в рот по два, по три пирожных зараз, глотать, не чувствуя никакого вкуса. Он словно сражался с беспощадными шоколадными врагами и фантастическими сдобными чудовищами, которые с миндальным хрустом осаждали его со всех сторон, хватали цепкими лапами сиропного плена, и, чтобы вырваться из этого плена, он должен был без устали прогрызаться сквозь них. Надрезанные сдобы скалили на него свои желтые ноздреватые пасти, сверху, словно ненасытные плотоядные цветы, тянулись причудливые кренделя, и Христосику на минуту показалось, что еще немного, и все эти лакомства сожрут его самого.