Кот и полицейский. Избранное

За последнее время у Марковальдо так расшатались нервы, что ему достаточно было любого пустяка, достаточно было просто вообразить себе, будто что-то его беспокоит, и он уже до утра не мог сомкнуть глаз, даже если перед этим валился с ног от усталости. Вот и сейчас ему действовал на нервы этот светофор, который все вспыхивал и гас. Он был далеко и довольно низко, этот одиноко подмигивавший желтый глаз. Кажется, можно было бы просто не обращать на него внимания. Но Марковальдо, как видно, действительно дошел до точки – он все смотрел и смотрел на этот вспыхивающий и гаснущий, вспыхивающий и гаснущий глаз и бормотал про себя:

– Эх, как бы я славно уснул, если б не такое дело! Как бы я славно уснул!..

Он закрывал глаза, но и сквозь закрытые веки чувствовал, как загорается и гаснет этот проклятый желтый свет: он сжимал их еще плотнее, но тут уже начинал мигать не один, а целый десяток светофоров. Тогда он снова открывал глаза, и все начиналось сначала.

Марковальдо поднялся со скамейки. Ему нужно было соорудить какую-нибудь ширму между собой и светофором. Дойдя до памятника генералу, он огляделся вокруг. У подножия памятника лежал лавровый венок, еще довольно густой, хотя уже совершенно высохший и наполовину осыпавшийся, так что кое-где виден был деревянный каркас. Венок обвивала широкая, выгоревшая под солнцем лента, на которой значилось: "От уланов Пятнадцатого полка в день славной годовщины". Марковальдо взобрался на постамент, снял венок и повесил его на саблю генерала.

В этот момент на площади показались двое полицейских, совершавших ночной обход, и Марковальдо притаился за статуей. Но полицейские, увидев, как зашевелилась тень, падавшая от памятника на землю, остановились, охваченные подозрением. Они окинули испытующим взглядом венок, болтавшийся на сабле, догадались, что здесь что-то не так, но никак не могли понять, что же именно. Направив на венок луч карманного фонаря, они прочитали: "От уланов Пятнадцатого полка в день славной годовщины", одобрительно покачали головами и двинулись дальше.

Марковальдо направился к своей скамейке. Издали лавровый венок сливался с листвой деревьев и совсем загораживал светофор. Марковальдо двигался, пятясь задом, и на каждом шагу приседал, чтобы проверить, что именно закрывает венок, если смотреть под разными углами. Он не заметил, что скамейка занята и едва не уселся на колени двум матронам.

– Ох, простите, пожалуйста! – воскликнул он, подскочив на месте, и тут увидел перед собой две физиономии с челками и кривыми накрашенными ртами.

– Не нас искал, красавчик? – обратилась к Марковальдо одна из этих мегер.

– Не трогай его, он же совсем подыхает с голоду, не видишь, что ли? – заметила вторая.

После этого они принялись спорить между собой, выкрикивая слова неприятными хриплыми голосами, свойственными особам такого рода, открывая и закрывая свои объемистые сумочки, пересчитывали измятые бумажки и пачки сигарет. Это были ночные продавщицы контрабандных сигарет. Насколько можно было понять, спор шел о сигаретах, которые одна из них взялась продать для другой. Яростно потрясая перед носом друг у друга запечатанными пачками, они топали распухшими от ходьбы ногами, обутыми в разбитые туфли. Казалось, еще немного, и они пустят в ход кулаки.

Марковальдо стоял и смотрел на свою скамейку.

– Ну, а ты что хочешь предложить? – неожиданно обратилась к нему одна из женщин.

Марковальдо, не желавший иметь дело с такой подозрительной публикой, предпочел отойти в сторонку и подождать, когда эти мегеры сведут, наконец, свои счеты. Он снова пошел бродить по площади. На одной из улиц, выходящих на площадь, бригада рабочих чинила трамвайную линию. В этих людях, которые копошатся по ночам на безлюдных улицах среди всполохов автогенной сварки, в их отрывистых возгласах, неожиданно гулко разносящихся в тишине и так же внезапно гаснущих, есть что-то таинственное. Так и кажется, что, сгрудившись, они замышляют что-то такое, о чем не должны узнать дневные жители. Марковальдо подошел поближе и с ребяческим изумлением стал наблюдать за действиями рабочих, время от времени переводя слипающиеся глаза на яркие вспышки огня. Чтобы разогнать сон, он решил закурить и принялся шарить по карманам. Сигарета нашлась, а вот спичек не оказалось.

– У кого найдется прикурить? – спросил он рабочих.

– От этого не хотите? – отозвался сварщик, рассыпая вокруг себя целый рой ярких искр.

Один из ремонтников поднялся с земли и протянул Марковальдо зажженную сигарету.

– Тоже в ночную смену? – спросил он.

– Нет, я в дневной, – ответил Марковальдо.

– Чего ж вы бродите в такое время? Мы и то скоро закругляемся.

– И вы можете спать днем?

– Э-э, привычка…

– Я вот ложусь спать, а жена в это время встает, – заметил один из рабочих. – Так мы никогда и не видимся.

– Зато она тебе постель греет, – вмешался его товарищ.

С площади донеслись крики и ругань. На этот раз к воплям женщин, занявших скамейку Марковальдо, примешивались голоса мужчин и ворчание мотора.

– Что там случилось?

– Да машина полицейская. Объезд делают. Видно, сцапали этих двух, что проходили недавно.

– А знаешь, как называют эту машину? "Norge" 14 . Потому что она похожа на дирижабль.

"Ну, теперь-то, наверно, скамейка освободилась", – подумал Марковальдо и тут же почувствовал, как лоб его покрывается холодным потом. Какое счастье, что он вовремя убрался оттуда: не уйди он из сквера, его бы, пожалуй, тоже сцапали.

14

«Nоrge» – название дирижабля, на котором Р. Амундсен в 1928 году отправился на поиски итальянской экспедиции Нобиле.

– Ну, доброй ночи, друзья, – сказал он вслух.

– Э! У нас не добрая ночь, а добрый день!

Марковальдо вернулся к скамейке и лег.

Раньше он как-то не обращал внимания на шум. Зато теперь этот рокот, похожий не то на сопение, не то на непрерывное покашливание, словно кто-то без конца прочищает горло, не то на шипенье масла на сковородке, так и лез ему в уши. На свете нет звука надоедливее, чем шум сварочного аппарата, чем-то напоминающий приглушенный вой. Марковальдо лежал не шевелясь, скорчившись на своей скамейке, он уткнул лицо в сморщенное, смятое подобие подушки, но и в этом не находил спасения. Этот неумолчный шум вызывал у него в памяти картину пустынной улицы, освещаемой белесоватым пламенем сварки, брызжущий во все стороны дождь золотых искр, фигуры людей, сидящих на корточках и закрывающих лица масками с черным стеклом, дрожащий мелкой дрожью сварочный пистолет в руке у рабочего, темный ореол тени вокруг грузовой платформы с инструментом и материалами и высокого брезентового шатра, поднимающегося до самых проводов. Он открыл глаза, повернулся на спину и взглянул на звезды, сверкавшие между ветками. Там, в вышине, среди листвы спали невидимые воробьи.

Эх, если бы он мог, как эти птицы, спать, спрятав голову под крыло, в зеленом мире ветвей, висящих над затихшим где-то внизу, бесконечно далеким земным миром. Известно, что стоит только хоть на минуту ощутить недовольство своим положением, и можно дойти бог знает до чего. Теперь Марковальдо и сам толком не знал, что ему нужно для того, чтобы заснуть. Сейчас ему хотелось даже не полной, что называется, настоящей тишины, но какого-то звучащего фона, мягкого шума, который убаюкивает лучше, чем тишина, – нежного шелеста ветерка, пробегающего по кронам молодых деревьев, журчания ручья, затерянного среди лугов.

Вдруг его осенило, и он снова поднялся со скамейки. Наверное, это даже не было мыслью в полном смысле слова, потому что в том полудремотном состоянии, которое овладело им, он ничего толком не соображал. Он просто как будто вспомнил о чем-то, что находилось тут же поблизости и было связано с мыслью о воде, о ее тихом ворчливом журчании.

Действительно, совсем недалеко от его скамейки находился фонтан – славное творение знаменитого скульптора с нимфами, фавнами, речными божествами, которые направляли во все стороны переплетающиеся струи, каскады и широкие веера воды. Только сейчас фонтан был совершенно сух. Его всегда закрывали на ночь, особенно в летние месяцы, когда водопровод не мог полностью обеспечить город водой. Марковальдо немного потоптался возле фонтана, потом, словно лунатик, подталкиваемый скорее интуицией, чем разумом, направился к тому краю бассейна, где должен был находиться кран и, как это часто случается с людьми наблюдательными, нашел его даже с полузакрытыми глазами. Он повернул вентиль, и из раковин, из бород, из ноздрей сказочных морских коней брызнули высокие струи, искусственные скалы оделись искрящимися мантиями, и вся эта масса воды зазвучала многоголосым хором всплесков и журчания, которые, сливаясь, звучали на большой пустынной площади, словно мощный орган. Полицейский, проезжавший мимо на велосипеде и пребывавший в самом мрачном настроении, потому что должен был развозить и рассовывать под входные двери повестки, увидев, как перед самым его носом взорвался и вспыхнул, словно водяной фейерверк, только что молчавший фонтан, едва не слетел с седла.