Кот-Скиталец
Шрифт:
– Так в чем, по-вашему, цель истинной женственности?
– Оберегать мужчину от его внутреннего.
– Тогда – истинного мужества, мужественности?
– Защищать женщину от внешней беды.
– Отличный афоризм. Где берете только… А теперь показывайте дочку, иначе я подумаю, что вы мне здоровые зубы заговариваете. Не беда, если и разбудим.
Внутри дома было слегка поуютнее, чем снаружи – хотя окон, как я и думала, не было, бодрый и нарядный свет вовсю лился из щели, которая образовалась между крышей и верхом стены. То был весьма романтический уют: видимость, кажимость, лакировка. Ни стола, ни постели. Земляной утрамбованный пол чуть отступя от порога был прорезан четырехсторонней траншеей, посереди которой возвышался кусок в форме могильной плиты, едва ли не ею же, родимой, и крытый, – по всей видимости, едалище. Ибо на полированном светлом камне утвердилась глиняная и деревянная
С виду то была сиамка, только крупнее обычной раза в полтора-два: темно-бурый перевернутый топорик на лбу делал ее похожей на индийскую живую Богиню Смерти – ту самую, что выбирают из сотен девчушек за красоту и абсолютное спокойствие в любых обстоятельствах. Глаза, что смотрели сквозь меня из-под этой маски, сияли, как аквамарин на фоне черненого золота. Даниэлю она вроде бы кивнула, но его спутница не была достойна даже презрения: некоронованная выскочка на фоне природной аристократки. «Подумаешь, платоническая вдова главного лесного кобеля, – читалось на азиатски плоском лице с бледно-смуглыми щечками, миниатюрным черным носиком и розовыми губами. – Слыхали мы о тебе из первоисточника, а вот ты о нас – нет.»
– Разрешите представить вам мою Киэно. Киэно, милая, это мать нашей гостьи и сама наша гостья.
Значит, это и вправду ее имя… Что ж, ей оно шло. В нем звучало нечто японское, и я припомнила, что в этой стране придворные кошки носили звание младшей фрейлины, а когда одна из них собралась подарить людям свое потомство, сам микадо заказывал в главном буддийском храме молебен о благополучном разрешении.
– Теперь я поняла, почему сюда нет ходу моим соплеменникам.
– Она жуткая гордячка, но ее служба того стоит. И дети ее от Каштанового Пантера – просто замечательные. Они почти выросли, так я их всякому-разному народу сосватал в качестве награды.
Слово «пантер» попыталось возбудить у меня робкую ассоциацию с моей былой жизнью, но она исчезла, не успев проявить себя. В перекрестье наших взглядов Серена шевельнулась, моргнула и в полусне привстала на ложе. Кошка скользнула в окоп и вальяжно, кустодиевской купчихой, проплыла в направлении обеденного столика. Вспрыгнула на него и уселась на чистом от посуды конце, аккуратно сложив лапы глечиком.
– А, мама, ты уже здесь? Я тут совсем заспалась, – она не удивилась, да и обрадовалась не очень. – Всё Киэно: головную боль сняла, тревогу точно выпила и послала красивое видение. Знаешь, какое ее имя для близких друзей? «Верная Теплом».
– Они поладили, – улыбнулся Даниэль.
– Брат тоже мог бы подружиться с Кийи. Манкатты считают кхондов и каурангов записными грубиянами и невеждами, но то происходит не от сущности, а от внешнего различия характеров.
– Манкатты – друзья инсанов; одно это нетерпимо для истинного андра, – уточнил наш хозяин. Сейчас, рассмотренный анфас, он куда больше походил на свою кошку: та же легкая раскосость темных глаз, те же мягкие и горделивые манеры и слегка высокомерный стиль, хотя и более открытый общению. – Сами андры любят собак, потому что могут быть искренни с ними и держаться запанибрата. И собаки тоже им открыты без недомолвок. Киэно же и ей подобные вынуждены закрываться. Возмущение, гнев и обида, вызванные несправедливым отношением, – слишком большая роскошь для Держателей и Держательниц Равновесия. А манкатты у себя таковы же, как у себя кхонды. Если Держатель не устоит внутри себя – всколыхнется и нарушится Великий Покой.
Со стороны все, что он говорил, представлялось ахинеей: природный гомеостаз и, как намекнул Даниэль, гомеостаз некоего высшего порядка зависят от существа, которое в него погружено. Однако моя аналогия с Богиней Смерти была вовсе не случайной. В который раз то, что возникало в моем представлении, оборачивалось истиной или, возможно, истину эту рождало.
– Но ведь Покой не должен быть застывшим.
– И Равновесие обязано жить, как живет море с его приливами и отливами. Поэтому я, поверьте, и не стремлюсь
воспитать у Киэно и ее деток совершеннейшее беспристрастие.Манкатта снова пошла к нам и вспрыгнула ему на плечи, но не улеглась. Изящный профиль, нежный рисунок рта, смягчающий остроту клычков… Сказала нечто, похоже, извиняясь. Потерлась о шею хозяина изящной головкой, оттолкнулась от него и выпрыгнула в открытую дверь. Показывает, что не будет лишним свидетелем.
– Дан, ты разве не поговорил с мамой о чем хотел?
– Не успел. К тому же андры полагают, что «голодное брюхо к советам глухо».
– К советам? – переспросила я. – Советы я принимаю как раз на пустой желудок, чтобы заесть в случае неудобоваримости. А вот решения – только и исключительно на трезвую голову. Таковой она бывает, если тело умиротворено. Словом, если у вас найдется чем подкрепиться, как говаривал один эпический герой племени рутен, я готова. Вообще-то у моих кхондов и свой припас имеется.
– Твой эпикомический персонаж говорил еще, что тот поступает мудро, кто ходит в гости по утрам, – злорадно шепнула Серена. – Вы же к ночи явились – Даниль вас питать вовсе не обязан.
Однако получился великолепный предлог свести всех наших вместе за если не круглым, то квадратным столом и порастрясти запасы, которыми нагрузили нас домовитые суккские поварихи.
А потом мы с Даниэлем тихо беседовали всю ночь на фоне дверного проема. Полоскалось на тихом ветру белье, неподалеку от него спали мои кхонды и мои дети, Киэно покачивалась на ветке, сторожко мерцая глазами на всю окрестность, и самозабвенно разводили трели и рулады лягушки в речных камышах.
– Совет, как и сказала, приму любой и от любого, но компетентны ли вы решать насчет Андрии?
– Почему – потому что я не вполне король или потому что не вполне андр?
– Напротив: потому что вы и особь высокой крови, и к Андрии неровно дышите. Как к родине или как к вотчине – мне все едино.
– Разве это помешает мне говорить о ней правду? Напротив: любить родину можно и находясь вне ее территории, а говорить резкие слова о своей любви способен только любящий. Тот, кто равнодушен – сочтет необходимым лицемерить.
– Тогда с чего начнем?
– С ближней истории. Возможно, даже ближайшей, в вашем восприятии. Вам должны были не раз говорить о затяжном противостоянии двух держав, когда роли постоянно менялись. По некоторым причинам, это гораздо более выбивало из седла андров – без разницы, кем они оказывались в итоге войны, победителями или побежденными. Инсаны в любом случае уходили к себе домой и там укреплялись. Ну, а разрешение последней войны было и вовсе неожиданным. Инсаны стали тогда от Шиле-Браззы, нашей столицы, в двух днях пешего пути, и андрские фермеры торговали им съестное почти не таясь. Враг почти не мародерствовал, не сжигал домов, как свои андрские партизаны, пальцем не трогал женщин, детей, стариков и вообще тех, кто не в форме. Инсаны обещали дать волю: крестьянам – распоряжаться землей, купцам – товаром, ремесленникам – плодами их трудов. Налогом они обещали обложить при этом таким, что только держись, но ведь и не пытались смягчить краски. Это всегдашняя инсанская тактика – не лгать, не прикрашивать и воевать по правилам, и простые андры с этим свыклись. Многих это устраивало, хотя кой-кого и нет. А чего там наверху высокие власти не поделили – тех дело и вовсе не наша сторона, внизу своих забот хватает. Так что позиции защитников андрской государственности были не слишком устойчивы.
Меня слегка поразила отстраненность, с которой он говорил о своих.
– А патриотизм в ту пору у вас не прорезался?
– Одно дело – земля, другое – страна, третье – государство, – ответил он. – Патриотизм бывает трех этих цветов. Родную землю не унесешь на подошвах сапог, но зато ведь и украсть у тебя невозможно…
– Так вот, – продолжил он, – почти у стен нового Силома, нашей прекрасной Шиле, состоялась битва народов. Она длилась от восхода до захода солнца, как и положено по фольклорным законам, и унесла много народу. В Андрии до сих пор очень много пожилых вдов и монахинь и мало детей – те сироты, что воспитаны в доме призрения, пылкими родительскими чувствами в силу последнего обстоятельства не наделены… Когда же на землю опустилась ночь, оба противника были слишком обессилены – и для того, чтобы продолжать сражение при свете прожекторов и вертолетных фар, и для того, чтобы поверить в свою победу… Наутро королю и полководцу андров – звали его, между прочим, подходяще, Филандром, – доложили, к его удивлению, что поле осталось за ним. Инсаны спешно и абсолютно без шума снялись с места, побросав палатки, утварь, весьма, кстати, богатую, множество оружия, даже не поврежденного, медикаменты… В общем, все, кроме своих убитых, раненых и, разумеется, тех, кто остался цел и невредим.