Коулун Тонг

9

Пересекая бухту на пароме («ровер» не пожелал заводиться, и Чеп добрался с Пика до пристани на трамвае), Чеп остро терзался неясным предчувствием какой-то беды. Это предчувствие походило на безумие, перекидывающееся в явь из кошмарного сна, когда просыпаешься в жару, в мокрой пижаме, с привкусом клея во рту, терзаемый неопределенным чувством вины. Ты что-то украл, что-то сломал, кого-то обидел, непоправимо опоздал — подобными нелепыми промахами полнились все его сны. Стоя у поручней парома, Чеп заметил, что под водой, у самой ее поверхности, плавает раздутый, как воздушный шарик, пластиковый пакет. За пакетом тащилась мокрая веревка. Чепу стало любопытно, оборвут ли ее винты парома. Неподалеку подпрыгивала на волнах, каблуком кверху, туфля, словно отмечая место, где кто-то утонул.

За завтраком мать спросила: «Стряслось что-нибудь?» — и Чепу стало еще хуже: он и вправду подозревал, что стряслось что-то ужасное, но что? Не понять.

— До сколого сивданя, — услышал он. Голос был детский.

На сиденьях у поручней сидели мужчина и женщина, а между ними — их маленький сын.

— До скор-р-рого с-с-сви-да-ни-я, — произнес мужчина.

— До сколого сивданя, — повторил ребенок.

— А вы как поживаете? — сказала женщина.

— А вы как поживатете? — ребенок прямо-таки повизгивал от восторга.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, — проговорил мужчина.

— Раз, два, тили, четы, пя, шесь, — пропел малыш.

— До скорого свидания.

— До сколого сивданя!

Чепу было бы приятнее, если бы они говорили по-китайски. Урок английского он воспринял как укор себе. С учетом ситуации изучение этого языка вообще казалось бессмысленным занятием. Болезненно кривясь — людской гвалт его сегодня раздражал, — Чеп прошел на корму. Причин своего беспокойства он никак не мог нащупать, но отчетливо сознавал: сегодня что-то радикально изменилось. Появилось ощущение пустоты — будто какая-то намозолившая глаза вещь вдруг исчезла. Сегодня утром в мире появилась маленькая прореха, и Чепа снедало противное чувство, словно эту прореху проделал он сам. Нет, даже не прореху, еще хуже — пробоину в дне лодки.

Гонконг не был для него подлинным домом. Гонконг всегда был ему чужд; что ни день Чепа преследовало ощущение, будто все происходящее — наполовину сон. Кстати, видя настоящие сны, Чеп тоже воспринимал как свое лишь то, что находилось на первом плане, а дальше начиналось чужое; туман, предметы с размытыми краями, перетекающие друг в друга, — вот каково было обычное содержание его сновидений. Во сне он летал, раскинув руки, но редко знал, над какой страной летит, и никогда не приземлялся. Часто бывало, что Чеп уезжал с работы, покидал Коулун Тонг, входил вечером в бунгало — и при виде матери ему начинало чудиться, что он провел день в царстве абстракций, а теперь очнулся, вернулся в явь. Дурной воздух, кутерьма и яростный гомон города вынуждали его сидеть взаперти. «Я здесь живу, но не здесь я умру», — сказал Чеп себе. Нигде, кроме этого города, ему жить не доводилось, и все же Гонконг ему не дом. «Дом» — слишком высокое, слишком нежное для Гонконга слово. Может быть, дом Чепа в Альбион-коттедже — но Альбион-коттедж до самого конька крыши заполнила собой мать.

Все происходившее с Чепом сегодня — даже такой пустяк, как забастовка «ровера», — лишь разжигало его тревогу. Он предчувствовал: истина откроется и кто-то разъяснит, что именно не в порядке. Но одновременно Чеп надеялся, что забытый сон не был вещим и он, Чеп, ни в чем не виноват.

На подходе к «Империал стичинг» он заметил, что «Юнион Джека» на флагштоке нет. Без флага здание казалось каким-то обесцвеченным, присмиревшим — точно капитулировало.

— Мистер By сегодня не пришел, — пояснила мисс Лю.

На памяти Чепа не бывало такого, чтобы мистер By не явился на работу. Строго говоря, с 1984 года мистер By стал из принципа поднимать флаг точно в назначенный час — словно назло Передаче. А еще мистер By отказывался произносить имя китайского диктатора — что совершенно не волновало Чепа, поскольку он все равно не знал, как там этого диктатора зовут. Мистер By подобрал этому субъекту кличку, и все вокруг хихикали, когда мистер By именовал диктатора «Старая Черепаха».

— Неужели никто, кроме мистера By, не умеет поднимать флаг? — спросил Чеп.

Мисс Лю замялась. Очевидно, так оно и было.

— Давно пора еще кому-нибудь научиться, знаете ли, — процедил Чеп.

Было решено: пока мистер By не выйдет на работу, его обязанности, включая подъем флага, будет выполнять Уинстон Лак из экспедиции.

Отсутствие мистера By встало для Чепа в один ряд с забарахлившим «ровером» — насторожило еще больше.

Незадолго до полудня, когда Чеп просматривал отчеты о производительности фабрики за истекший месяц, — мистер Чак был бы доволен, подумал он, и сердце у него сжалось, — позвонил Монти Бриттейн и сообщил, что Чепу нужно подписать кое-какие документы по «Полной луне». А не встретиться ли им за ланчем в Гонконгском клубе?

— Идет, — отозвался Чеп.

Может, это и будет тот момент истины, которого он дожидается с самого утра, как только вышел за порог? И даже если нет, все равно звонок Монти — просто спасительный подарок судьбы, рассудил Чеп. Он понимал: сегодня расслабляться нельзя. Разгадка где-то рядом — главное, ее не прозевать.

О том, что Монти отказался от британского гражданства и стал австрийцем, Чеп все еще не мог думать спокойно. Фамилия Монти — Бриттейн — придавала всему делу какой-то фарсовый оборот; Чепу вспомнилось, что словечко «австриец» Монти прошептал с пивной кружкой в руке, а усы Монти были в тот миг облеплены пеной.

Эта картина не выходила у Чепа из головы. Разумеется, он отлично знал: Монти просто пытается таким образом увильнуть от налогов и вовсе не планирует обосноваться под старость в предместьях Вены. Разве этого семита-адвоката можно вообразить в кожаных шортах и дурацкой тирольке, внимающим духовому оркестру: дробь охотничьих барабанов, пуканье труб и мужской хор, орущий что-то вроде «Зунь зебе звой палец ф зад, умца-умца-тра-ля-ля»?

Монти — австриец. Странно. Даже еще более странно, наверное, чем тот упертый американец с африканским паспортом, заявляющий, что приехал клевать мертвечину. Вероятно, до такого бреда людей доводит жизнь в Гонконге — в этом кипучем водовороте, где любая метаморфоза кажется возможной.

Тем не менее в Гонконгский клуб Чеп отправился, воспрянув духом, радуясь возможности поговорить с человеком, который ему посочувствует. Какой Монти молодец, что позвонил, — с ним можно поделиться всеми опасениями, он ведь знает Хуна. Вчерашний вечер был ужасен — весь этот балаган в «Золотом драконе» с Хуном и куриными ножками. После мерзостного ужина Чеп отправился домой и, переступив порог Альбион-коттеджа, увидел мать в халате и шлепанцах — она дожидалась его, будто жена. Целуя его, она встала на цыпочки, демонстративно принюхалась и состроила гримасу. Обычные ее вечерние штучки: она часто изображала из себя бесцеремонного инспектора, оценивающего качество продукции: морщила нос и, ничего вслух не говоря, просто излучала однозначное неудовольствие.

Чеп сообщил:

— Я опять задержался с твоим другом мистером Хуном.

— Не сомневаюсь.

Пытаясь изобразить брезгливое высокомерие, она всегда выглядела нелепо: у бедняжки образования — четыре класса. Она сама часто прохаживалась на свой счет. «Я тупая, как дубина неотесанная», — говорила она, либо: «Я колледж Святой Дубины закончила». Но бывало, что ее ехидство разило не в бровь, а в глаз — если она, распоясавшись, выдавала какую-нибудь вульгарную народную мудрость, которую переняла от родителей. «Ну, этого на помойке нашли», — произносила она с авторитетностью человека, знающего помойки как свои пять пальцев.