Коварные пески

Однако мне никак не удавалось избавиться от мыслей о нем.

Наконец я добралась до своей комнаты и села у окна. Но перед глазами была не зелень сада, а презрительные ярко-голубые глаза.

Вскоре ко мне вошла миссис Линкрофт и сказала, что сэр Уилльям желает со мной встретиться.

Как только меня представили сэру Уильяму, я тотчас поразилась сходству между ним и Нейпьером. Те же голубые пронзительные глаза, длинный орлиный нос, тонкие губы и… что-то еще, едва уловимое — может быть, дух противостояния окружающему миру, из которого, быть может, и проистекает их надменность.

По дороге миссис Линкрофт предупредила меня, что сэр Уилльям частично парализован из-за удара, случившегося с ним год назад. Двигаться он может с большим трудом. Из того, что я уже успела узнать о семействе Стейси, у меня начала складываться в голове определенная картина жизни этого дома, и я поняла, что, возможно, этот удар был еще одной причиной, почему Нейпьера призвали домой.

Сэр Уилльям сидел в кресле с прямой спинкой, под рукой он держал трость с набалдашником, украшенном, должно быть, лазуритом. На нем был длинный халат, отороченный по воротнику и обшлагам темно-синим бархатом; видимо, он был очень высокого роста, и глядя на него, становилось бесконечно жаль, что, будучи человеком сильным от природы, он оказался в столь беспомощном состоянии, ведь он наверняка был таким же полным жизненной энергии, как и его сын. Тяжелые велюровые шторы на окнах были раздвинуты лишь наполовину, сэр Уилльям сидел к ним спиной, как будто не хотел видеть даже эту малость проникавшего в комнату света. Пол был покрыт толстым ковром, совершенно заглушавшим мои шаги. Вся мебель в комнате — и величественные часы из золоченой бронзы, инкрустированное перламутром бюро, столы и стулья, — все было массивным и производило подавляющее впечатление.

Миссис Линкрофт произнесла своим обычным, тихим, твердым голосом:

— Сэр Уилльям, это миссис Верлейн.

Речь сэра Уилльяма была затруднена, и это еще больше наполнило меня жалостью. Ведь я могла себе представить — после сегодняшней встречи с его сыном — какие глубокие изменения произвела в этом человеке его болезнь.

— Прошу вас, садитесь, — пригласил он.

Миссис Линкрофт тотчас подставила мне стул поближе к сэру Уилльяму, и мне сразу стало понятно, что зрение у него тоже ослабло.

Когда я села, сэр Уилльям сказал:

— Рад был узнать, что у вас такая хорошая подготовка, миссис Верлейн. Думаю, что у миссис Стейси вы найдете определенный музыкальный талант, который можно будет развить. Я весьма желал бы этого. Но, полагаю, вы еще не имели возможности проверить ее способности.

— Нет, — ответила я. — Но я уже виделась с моими ученицами.

Сэр Уилльям одобрительно кивнул и продолжил:

— Когда я узнал, кто вы, меня сразу это заинтересовало.

У меня учащенно забилось сердце. Если он знает, что я сестра Роумы, он может догадаться, зачем я сюда приехала.

— Я никогда не имел удовольствия слышать игру вашего мужа, но я много читал о его выдающемся таланте, — продолжил сэр Уилльям. Конечно же, он имел в виду Пьетро. Я что-то слишком нервничаю. Мне следовало бы сразу понять это.

— Он был великим музыкантом, — сказала я, стараясь скрыть волнение, которое охватывало меня всякий раз, когда кто-то говорил о нем.

— У миссис Стейси такой талант вряд ли обнаружится, — предположил сэр Уилльям.

— Очень немногие из ныне живущих музыкантов могли бы сравниться с Верлейном, — произнесла я с гордостью, и он слегка наклонил голову в знак своего уважения к таланту Пьетро.

— Иногда я буду просить вас играть для меня, — продолжил сэр Уилльям. — Это будет входить в ваши обязанности. Возможно, состоятся и музыкальные вечера для гостей.

— Понятно.

— Я бы хотела сейчас послушать вашу игру, — неожиданно вступила в разговор миссис Линкрофт. — В соседней комнате есть рояль, — сказала она. — Там лежат ноты одной пьесы, которую сэр Уилльям просил бы вас исполнить.

Она отдернула тяжелый занавес, за которым оказалась дверь. Миссис Линкрофт открыла ее, и я проследовала за ней. Первое, что я увидела, был рояль. Он стоял открытым, и на пюпитре лежали ноты. Комната была обставлена таким же образом, как и та, откуда я только что вышла. В ней чувствовалось, что владелец хотел бы защитить себя от света.

Я подошла к роялю и взглянула на ноты. Я знала их наизусть. «К Элизе» Бетховена. На мой взгляд, одна из самых проникновенных вещей, когда-либо написанных композитором.

Миссис Линкрофт кивнула мне на стул у рояля. Я села и начала играть. Музыка полностью захватила меня. Она воскресила в памяти Париж и нашу жизнь с Пьетро. Он когда-то сказал об этой пьесе: «Завораживающая… пронзительная… загадочная. Это произведение будто создано именно для тебя. Когда ты его играешь, возникает неверное представление, что ты выдающаяся пианистка».

Я играла «К Элизе», пришло успокоение, не было больше ни печального старика в соседней комнате, ни дерзкого молодого мужчины, встретившегося мне сегодня днем. Музыка всегда производит на меня странное воздействие. Я как бы раздваиваюсь: музыкант начинает существовать отдельно от женщины, которая рассудительна, немного резка в своем пренебрежительном отношении к миру, и оттого, что она рано испытала боль, у нее нет желания испытать ее вновь, поэтому чувства свои она держит в узде. Все чувства, все эмоции проявляются, когда пробуждается во мне музыкант, когда я начинаю играть. У меня возникает особое состояние, мне открывается некий скрытый смысл, зашифрованный в музыке и недоступный обыкновенным людям. Я играла, и мрачная сумрачная комната вдруг стала наполняться жизнью: я чувствовала, что моя игра возвращает этим стенам то, что здесь давно ждали. Пылкое воображение, скажете? И все же музыка — это нечто данное свыше. Великие музыканты черпают вдохновение из священного источника… и хотя мой дар невелик, но это божественный дар — дар музыки.

Я кончила играть, и комната стала прежней. Магия исчезла. Исполнить «К Элизе» лучше я бы никогда не смогла, и если бы композитор мог меня услышать, он бы, я думаю, не был разочарован.

Воцарилась тишина. В ожидании я продолжала сидеть за роялем. Но прошла минута, другая, вокруг было тихо. Тогда я встала и подошла к двери. Портьеры оставались наполовину раздвинуты, и я увидела, что сэр Уилльям полулежит в кресле, глаза его закрыты, миссис Линкрофт стоит около него, но, заметив мое появление, она быстро подошла ко мне.

— Все было очень хорошо, — прошептала она. — Его очень растрогала ваша игра. Вы сможете сами найти дорогу в вашу комнату или вас проводить?

Я ответила, что смогу, и отправилась к себе. Неужели на сэра Уилльяма так подействовала музыка, что он почувствовал себя плохо? Во всяком случае миссис Линкрофт не решилась оставить его одного. Она, видимо, для него очень много значит, гораздо больше, чем обычная экономка. Неудивительно, что в благодарность за поддержку он дает возможность ее дочери получить хорошее воспитание.

Погруженная в мысли о сэре Уилльяме, миссис Линкрофт и, конечно же, о встрече с Нейпьером Стейси, я заплутала. Дом был огромен, там было столько лестниц, переходов и поворотов, что немудрено было в них запутаться.

Наконец я подошла к двери, через которую, мне показалось, я смогу попасть в ту часть дома, где находится моя комната.

Лишь открыв ее, я тотчас почувствовала что-то странное. За дверью оказалась комната, в которой словно бы намеренно поддерживалась видимость жизни, хотя на самом деле в ней давно уже никто не жил. По какой-то причине здесь создавали впечатление, будто хозяин комнаты лишь ненадолго отсюда вышел. На столе лежала какая-то раскрытая книга. Подойдя поближе, я увидела, что это альбом с марками, на стуле был оставлен хлыст. Стены увешаны картинками с изображениями солдат в различной военной форме. Над камином висел портрет юноши. Подойдя поближе, я застыла в изумлении от завораживающей красоты изображенного на нем юного мужчины. Золотисто-каштановые волосы, ярко-голубые глаза, крупный нос с небольшой горбинкой, на губах легкая улыбка. Я сразу поняла, кто этот красавец. Это погибший старший брат Нейпьера. Это в его комнату я сейчас вошла. Мне стало не по себе, так как я не имела права вторгаться в святая святых этого дома. Но мне было трудно оторваться от портрета над камином. Он был написан так, что глаза юноши, казалось, все время смотрят на тебя, где бы ты ни находилась.