Ковчег 47 Либра

— Оду круговороту воды! Я как Винни—Пух, на ходу сочиняю… О, вот оно: Лейте, лейте дожди. Шелестите в листве… Пропитав перегной, выгоняйте на свет полосатых червей… И хлебнув приключений в сплетенных корнях, пробивайтесь ключами в тенистый овраг! — продекламировал Виктор нараспев.

— Да, Винни—Пух отдыхает. Вроде раньше за тобой таких талантов не наблюдалось.

— Черт его знает, может дождь настучал, а может, слышал где-то, потом забыл — и вот всплыло.

— Давай, мой Винни—Пух, чего там тебе еще настучал дождь?

— Погоди, — ответил Виктор, продолжая шагать, размахивая руками. — Сейчас, наклевывается… Вот… О, прыгучий ручей, оторвись хоть на миг от слепого влеченья морей… И замри! И позволь себе малую толику сна в бочаге, куда иглы роняет сосна. И оттуда сквозь кроны взгляни на свою… колыбель в серых клочьях, летящих на юг!

Эльза глянула вверх в просвет между кронами — облака действительно летели с севера на юг.

— Подожди, — продолжил Виктор, — там еще должно быть что-то. Любая ода без грустной ноты фальшива, а ода круговороту воды — тем более. Вот она, грустная нота, — Виктор стукнул себя в грудь. — Это нас скоро время смахнет как рукой. Это нам уготован могильный покой, а трава, как ребенок, сосет вечный сок! И бегущей воды не иссякнет поток!.. Вот что мне продиктовали то ли дождь, то ли дырявая память! После нас мир никуда не денется — он прекрасно обойдется. Так благословим же его, уходя, и на душе станет легче.

— Что-то мне это напомнило: «И ни птица, ни ива слезы не прольет, если сгинет с земли человеческий род».

— Да, я помню это: «Будет ласковый дождь, будет запах земли…» — хорошее стихотворение, но я не то хотел сказать. Я имел в виду, что и нехрен проливать по нам слезы, пусть они — и ивы, и птицы, и прочие занимаются своим делом: живут и развиваются, пока течет вода и светит солнце. У них будет уйма времени впереди, и из этого наверняка получится что-нибудь стоящее.

— Но без людей этот мир так бы и остался пустыней. Даже без нас, родившихся здесь, он бы остался куда более убогим.

— Тем более. Куда легче уходить с чувством выполненного долга. Хотя выполнили его не мы с тобой, а Смуты и люди, подобные им. А знаешь, я, пожалуй, зря считал Архив пустым делом. Побывав у Смутов, думаю, надо вложить свою лепту. Оформить как следует свои лекции. Собрать фотографии и фильмы. Подписать и прокомментировать. И сейчас, как вернемся домой, смонтировать все отснятое под заголовком «Атлантида начала XII века» и про Смутов показать, и все фотографии попросить у них в электронном виде — все загрузим в Архив. Может быть, люди где-то там, среди звезд, еще живут и вдруг заглянут сюда.

— Люди с неба… Только и осталось надеяться на чудо.

— А почему бы не надеяться? Надежда не только придает силы — если ей следовать в жизни, она делает чудо более вероятным. Смотри, какой мощный символ соорудил этот Симеон Шама с инженерами и рабочими. Глядя на мост, действительно веришь, что история разума на Селине не должна оборваться с нашим исчезновением. Ладно, мост с дорогой — это все-таки символ. Но Архив — уже не символ. Это такого сорта расчет на чудо, что может материализовать надежду. А плутоний двести сорок второй, ради которого пришлось поменять режим нескольких атомных электростанций? Я, подобно большинству, не видел смысла в этих затратных священнодействиях. Дошло, наконец: плутоний — как опоры моста через пропасть. Плутониевая грелка — источник энергии на сотни тысяч лет. Пусть слабенький, но надежный и постоянный. Сотни тысяч лет жизни гигантской электронной памяти Архива. Сотни тысяч лет готовности распознать разум и включить урановые капсулы, питающие библиотеки и маяки. Сотни тысяч лет постоянной готовности к чуду заставят-таки его произойти.

— И что, по-твоему, это будет за чудо? Павианы поумнеют? Еще один ковчег прилетит откуда-то?

— Не знаю, Эльза. Может быть, что-то в этом роде, может быть, что-то еще. Как бы там ни было, надо оставить память о себе, о человеческой истории. Знаешь, что мне пришло в голову после визита к Смутам? Хорошо бы Чак занялся обустройством мира, который будет после нас. Эти его бобры и енотовидные собаки как раз из этой серии. Да и потенциал у него есть. Как ни крути, не всякий студент способен тайком и внезапно слетать в другое полушарие. Из него может выйти толк, не всю же жизнь ему быть оболтусом!

Чета Рудников благополучно завершила путешествие по Атлантиде, одолев Путь Истории без ущерба для рассудка, а через пять лет осуществила-таки свою мечту проплыть по Волге до океана. На этом мы прощаемся с ними, хотя фамилия Рудник еще всплывет.

Последний старик

Пять лет назад последние люди переселились доживать век в колыбель человечества Селины, каковой была База. Никому не хотелось умирать в одиночестве, старики держались потесней, точно так же, как это делали первые дети планеты полторы тысячи лет назад. Но старику, медленно идущему по широкому океанскому пляжу, все-таки выпала такая судьба — он оказался самым последним.

Старик с женой переехали сюда еще шесть лет назад вместе с тремя последними семьями Трои. Перед отъездом они «выключили свет» — дали команду на останов последнего блока местной атомной электростанции: жена, вооружившись очками с толстыми линзами, диктовала с бумаги пароли и опции, старик набирал и отправлял команды. Доехали до Базы за один день, стартовав до восхода: старик вел грузовик с пожитками четырех семей, остальные ехали на легковых машинах. Ближе к вечеру их маленькая колонна вышла из туннеля под Белым перевалом навстречу золотисто-синему спокойному океану. В сумерках на подъезде к Базе их встретили собаки, пасущие стадо коров, — они энергично махали хвостами, бежали вдоль дороги за колонной, весело погавкивая. Теперь каждая машина на этой дороге была исключительной редкостью и праздником для окрестных собак.

За три года до приезда старика с женой и земляками в аэропорту Базы приземлился последний рейс из Карфагена, собрав шестьдесят пассажиров, стянувшихся в южную столицу со всей Австралии и Атлантиды. Его в одиночку привел восьмидесятитрехлетний пилот, сухой и крепкий, как куст саксаула, — он умер всего полгода назад. Еще годом раньше пришел корабль, собравший почти сотню человек со всего побережья Бореалии — все оставшиеся жители внутренних городов были оповещены, что к определенной дате надо приехать в ближайший порт. В общем, собралась немаленькая дружная компания — ходячие и колясочники, в ясном уме и с уходящей памятью. Компания редела, но держалась, благо в их распоряжении были неограниченные запасы еды и медикаментов, работающая инфраструктура, госпиталь с роботами-сиделками.

Старик присел передохнуть. Еще три месяца назад их было двое, а последний Новый год они отмечали вчетвером. Опухоль все росла, боли в правом боку становились все сильней, инъекции приходилось делать все чаще. Тянуть дальше не имело смысла — зачем портить мучительным концом в общем-то хорошую долгую жизнь. Даже последние годы, которые они провели здесь, были хорошими: собирались в беседке на Сосновой дюне, пили старое вино, вспоминали, шутили, смеялись. Последние полтора года, с тех пор, как умерла жена, были тяжелей, но пролетели быстро…

Старик в последний раз проверил сообщения. Если бы пришло сообщение о триггере на Большой антенне, он бы отложил свой уход на несколько дней. Дело в том, что двенадцать лет назад был триггер на прием. Антенна зарегистрировала сигнал из Солнечной системы — сигнал очень слабый, но соответствующий Стандарту по своей структуре и частоте. Увы, данные оказались нечитаемыми, хотя сам факт передачи сигнала почти не оставлял сомнений. Похоже на то, что кто-то пытался передать информацию либо со слишком маленькой антенны, либо не смог ее точно сориентировать, либо использовал недостаточно мощный передатчик. Это был единственный триггер за всю тысячу с лишним лет существования Большой антенны, которая регулярно передавала сигналы в Солнечную систему.