Ковчег. Исчезновения — 1.

Сами парни при этом стояли, переминаясь с ноги на ногу, и не осмеливались ступить во двор.

Еремеев, тоже почему-то несколько робея, двинулся к бане. Парни из-за калитки внимательно наблюдали за ним. У двери бани он, однако, приостановился и прислушался к тому, что там происходит.

А происходило между тем нечто для двадцать первого века весьма странное. Сквозь дверь отчетливо доносился свист розг, перемежаемый басистыми выкриками: "Уй, больно!.. Уй, хватит!.. Уй, дядя Валера, пожалуйста!.. Не буду больше!.."

Через некоторое время эти звуки прекратились, и спустя еще минуту из бани вышел высоченный детина лет двадцати. Голова его была опущена, руками он придерживал плохо державшиеся брюки, походка его была немного вихляющаяся. Парубки, приведшие Еремеева, смотрели на детину с явным сочувствием. Тот сначала сделал несколько неуверенных шагов, а затем неожиданно быстро припустил к калитке. Лишь тогда Еремеев решился переступить порог бани.

При свете керосиновой лампы он увидел скамью с петлями для рук и ног, явно предназначенную для секуции. На другой скамье сидели трое хмурых широкоплечих мужиков в тельняшках, с сигаретами в зубах. Четвертый, ни кто иной, как самолично Валера Картошкин, тоже в тельняшке и тоже нахмуренный, деловито связывал розги в веник. Он-то первый и заметил вошедшего Еремеева. Спросил строго:

— Что за явление, кто такой?.. — Однако тут же узнал и удивился: — Ба, знакомые лица! Ну привет. Да ты не бойсь, заходи… А с лицом что? Вдарил кто-то? Ну, ежели кто из тутошних!..

— Да нет, это я сам, нечаянно, — поспешил сказать Еремеев. — Но я к тебе за помощью. Ты сегодня говорил: если вдруг что…

Картошкин перебил его:

— Э, братан, а ты ж не слепой! Что, никак успел прозреть за это время?

Еремееву стало стыдно.

— Да понимаешь, и не был я слепым, — смущенно признался он.

— Врал стало быть? — снова нахмурился Валера. — А все ж лицо у тебя знакомое… Гм… Ладно, рассказывай, зачем врал.

— Просто… Просто попал тут в один переплет, погоня за мной была, пришлось маскироваться.

Вид у Картошкина стал еще более хмурый.

— Погоня, говоришь? В наших краях, возле Архаровки? И кто ж это шалит? Не бойсь, братан, выкладывай. Ежели что — мигом правилку устроим. — Он обратился к троим сидевшим у стены: — Верно я, гвардейцы, говорю?

— Чего ж не устроить?

— Вполне даже устроим!

— Не впервой! Устроим, как этому только что, — подтвердила его гвардия.

Картошкин кивнул на лавку для телесных наказаний и дал пояснение:

— Шалил тут, понимаешь, один не из нашенских, из Курякина. В мое дежурство выдрючивался в клубе. Все танцуют как люди, а он скочет до потолка. Я ему по-хорошему: "Не выдрючивайся". Нет, выдрючивается все равно. Ну я два раза не повторяю. Привели его с гвардейцами сюда, на лавке разложили…

— Теперь долго выдрючиваться не будет, — вставил один из гвардейцев.

— Это уж точно, — подтвердил Картошкин. — Месяца два будет задницу чесать, а прежде, чем в Архаровку для своих выдрючек ехать, сперва сто раз подумает… Так что, говоришь, братан, за пром-блемы? Давай выкладывай все как на духу: зачем маскировался, от кого улепетывал? Не дадим, чтобы рядом с Архаровкой такое шаловство, а, гвардейцы?

Те молча кивнули и уставились на Еремеева, ожидая разъяснений.

— Да там у них банда целая, — сказал он. — Мальчонку и старика захватили в заложники… — Почему-то он решил, не зная зачем, что лучше все-таки выдать Нину за мальчишку. И добавил: — Там еще среди них опер бывший.

— Ссученный, что ли? — поинтересовался один из картошкинских гвардейцев.

Еремеев кивнул:

— Вроде того… А мальчонку они между собой не поделили, драку затеяли, вот мне сбежать и удалось.

Объяснения эти ему самому казались слишком туманными, но Валеру Картошкина они, кажется, полностью устроили.

— Мальчонку, говоришь? Да еще, говоришь, со стариком? Непорядок! — резюмировал он. — Как, гвардейцы, готовы на подвиг?

Те, ясное дело, к подвигу были всегда готовы, мог бы и не спрашивать.

— Щас грузовик подгоню, — сказал Валера. — Дорогу указывать будешь.

— Только с ними надо поосторожнее, — предостерег Еремеев. — Ребятки на вид ничего себе, а опер явно каратеист.

— А по мне хоть опер, хоть жопер, — бесстрашно отозвался Валера. — Стариков с мальчонками возле Архаровки забижать — это шалишь! Непорядок! А насчет карате ихнего — так против лома нет приема. — С этими словами он вытащил из-под лавки что-то завернутое в рогожу, а когда развернул, оказалось, что это вовсе не лом, а самый что ни есть всамделишный калашниковский автомат. Он положил автомат на лавку, приказал всем: — Ждать тут! — и покинул баню.

Несколько минут спустя послышалось урчание мотора, Картошкин вернулся, повесил автомат на плечо и скомандовал:

— По коням, хлопцы.

Все вышли вслед за ним. Его грузовик стоял возле калитки.

— Надо бы в систему сообщить, — сказал один из архаровцев.

— А что ты будешь сообщать, когда не ясно пока ни хрена, — ответил Картошкин. — Проведем разведку боем — тогда и сообщим. Ты сядешь со мной, — бросил он Еремееву, — а вы, хлопцы, давайте в кузов.

К счастью, по дороге Картошкин больше не задавал вопросов о случившемся, иначе Еремееву пришлось бы нелегко. Крутя баранку и вовсю выжимая газ, Валера только приговаривал:

— Это ж надо, суки, додумались! Мальчонку и старика! Нет, ребята, шалите! Картошкина с гвардейцами вы еще не видели!

Собственно, и дорогу указывать было незачем — она тут проходила только одна. Через каких-нибудь десять минут грузовик с ревом влетел в дачный поселок. Увидев знакомую виллу, Еремеев сказал:

— Здесь!

Картошкин не стал тратить время на открывание ворот. Он резко крутанул баранку, и грузовик, как танк, сделав пролом в заборе, въехал во двор и затормозил у самого крыльца.

Окна гостиной ярко светились, но внутри никого не было видно. Картошкинские гвардейцы уже стояли у входа в дом. Валера выпрыгнул из машины, взвел затвор автомата, скомандовал:

— За мной! — и ринулся в дом первым.

Трое гвардейцев и Еремеев устремились вслед за ним.

— Всем лежать! — крикнул Картошкин, с автоматом наперевес ворвавшись в гостиную.

Ложиться, однако, было некому, двое и так лежали: старик Шмаков — прикованный наручниками к батарее, а один из бритоголовых — просто в бесчувствии на полу, лицом вниз. Кроме этих двоих в гостиной не было ни души. Вокруг валялись обломки стульев и осколки разбитой посуды.