Ковчег
Шрифт:
– Ага… Синий-синий, как небо… Красиво… Хорошо… Не жарко…
– А вон там журавли летят, смотри!
– Да, опять снова летят. Какие-то они маленькие. Может быть, это утки?
– Нет, журавли!
– Утки!
– Журавли. Только они далеко.
Девочки надолго замолчали. Просто ехали, слушали ритмичные колесные стуки и гудки паровоза, таращились на поля, редкие перелески и высокое синее небо.
– Да… – напевно выговорила Маня. – А наши парни, дураки, все на фронт убежали.
– Как это?
– Так это! Еще утром на станции. Спать надо меньше. Савич как сирена орала, а чо орать-то? Все! Тю-тю! Догонять
Маша поднялась, одернулась и села на коленки.
– А… как же?..
– Так же!
– И Паша убежал?
– Тетеря сонная. Я думала, ты знаешь…
– Мы же звезду смотреть хотели ночью.
– Теперь вдвоем посмотрим. Что ее смотреть? Она уже три дня за нами едет.
– Мы же загадали, если она отстанет, значит, мы уже приехали в новую жизнь.
– Так это же Полярная звезда. Не знаешь ничего по географии! На Украине ее не было. А тут она везде висит. Вот ночью поглядишь, она опять поедет рядом с нами. Понимаешь? Мы, получается, уже приехали! А он давным-давно в другую сторону поехал. Назад, где нет звезды… Обратно…
Маша плюхнулась на сено и прошептала сквозь слезы:
– Его убьют!
– Маш, ты чо, влюбилась, – приподнялась над нею Маня, – ты влюбилась, бедная? Да ты не волнуйся, может, он героем станет. Война-то скоро кончится. А он поймает Гитлера. А мы ему гранат наделаем на «Уралмаше». Мы же без парней гранаты сможем делать? Правда? Да?
– Убьют его! Убьют…
– Маша, что ты говоришь? Кому он нужен, твой этот Пашка-вошка? Из-за него, что ли, немцы на нас войной напали? А на фронте кормят хорошо, каждому дают две банки тушенки в день! Сколько можно порчеными помидорами, грушами и арбузами пробавляться по овощным вагонам? Хоть мяса парень поест досыта. Еще и Гитлера убьет. К Новому году приедет в орденах и медалях. Не реви ты, глупая! Все же хорошо! Наше дело правое, победа будет за нами!
Маша перестала плакать, села рядом.
– Хорошо… Ты сама придумала его вошкой дразнить?
– Я придумала! Сама!
– Смешно.
– Вернется, вместе посмеемся… Не реви…
– Хорошо, что мы с тобой! Давай всегда вместе будем.
– Будем-будем! Мы и так всегда вместе были. Ты вот помнишь, где нас поймали?
– На рынке… под прилавком…
– А город помнишь?
– Нет. Башню помню и собак.
– Ну, собак я тоже помню, с ними в обнимку спать тепло. Давай, когда вырастем, собак себе заведем больших? Пойдем на улицу и подберем себе пару бродячих псов, на наших тех похожих. Возьмем?
– Возьмем. А мы еще не выросли?
– Нет. Надо в комсомол вступить сначала.
– Смотри, а лен все не кончается…
– Ты не отвлекайся. Надо же знать, откуда мы взялись. Я, кроме шаркунка, вообще ничего толком не помню.
Базар, башня, собаки, шаркунок…
– Там еще трамваи были. Много трамваев…
– Точно! Значит, город был большой! Киев? Одесса?
– Да не похоже. Холодно там было. Помнишь, нас привезли к детдому, будто кукол завернутых?
Помнишь? В больших и длинных полушубках. Таких зипунов на Украине осенью не бывает. Может, мы из Москвы?..– Эх, Машка, Машка, беспризорная ты моя душа!
– Маняшка, Маняшка, подружайка ты моя сердечная!
Потом они опять просто ехали, устроившись на самом краешке вагона, свесив ноги вниз, просто молчали и смотрели на алый закат. Маша, уткнувшись в плечо подруги, тихо плакала.
– Не плачь, Машка. Подождать немного надо. Вернется твой живчик. Мы же девочки. Дождемся, пока мальчишки гадов победят, все опять хорошо потом будет. Костры будем делать, песни петь. Смотри, какие здесь вечера быстрые. Раз – и темно. Вот она и звезда твоя, как миленькая. Солнышко еще не закатилось толком, а уже и луна, и звезды!
– Где это?
– Гляди, плакса!
– Ой! Маруся, глянь! Вот же она опять!
– Я же тебе говорила. Так и приедем мы с ней. Почти приехали.
– Скорей бы уже. Буду ждать. Я дождусь.
– Подожди. Уже скоро. Видишь, льна снова не видно, коричневый опять уже.
– Это потемки потому что. Так-то он синий.
– Синий… Да… Дай шаркунок! – лукаво усмехнулась Маня.
– Ты что? Не поняла? Не дам!!!
– Тогда я завтра с тобой не буду разговаривать! Бойкот тебе будет!
– Ну и не разговаривай.
– Ну и не буду!
– Ну и не надо!
– Жадница!
– Передница!
Будто подслушав их разговор, поезд замедлил ход, зашипел и остановился на темном полустанке.
– Я тогда сейчас к малявкам ночевать пойду, а ты тут сама свои звезды считай! И не забудь двери на ночь задвинуть, а то опять выстудит весь вагон.
– Не уходи, Маня!
– Люби меня, как я тебя, и будем верными друзьями! Завтра – молчок! Кошка сдохла, хвост облез, кто слово скажет, тот и съест! Я с тобой, Машка, не разговариваю!
Она ловко спрыгнула на землю и побежала в темноту вдоль состава назад.
В первое утро сорок пятого года заводское общежитие укладывалось спать. Однако кое-кто в мужском блоке, особо непоседливый, все еще старался праздновать. Из-за стены время от времени долетали звуки патефона или гармони, иногда слышалась тихая песня под гитару и мандолину.
Уже три с лишним года подружки так и жили в этой комнате на двенадцать коек. Вот как приехали с вокзала, как заняли две кровати у окна, так и не расставались. Всю войну, получается, они были все время вместе: на работе в одной смене, в школе, на танцах, в кино, на дежурствах в больнице у малышей и в одной колонне на всех демонстрациях.
– Танцуют… – пробурчала Маша, отодвинув стакан с недопитым чаем и утирая пот полотенцем.
– Пляшут, да… Пойдем к ним? – предложила Маня, присаживаясь к столу.
– Ты иди, я тут побуду. Лихо мне…
– Заболела же! Валенки не надела, вот и снемогла ты, хвороба! Сейчас-то хоть ноги погрей. Поотмечала Новый год, кулемушка. «Некрасиво-некрасиво»… Двадцать градусов мороза на дворе, снега по колено, а мы до клуба премся в туфельках-чулочках.
– Я же в ботиках ходила.
– А хорошо мы добежали, да? Парни с тарного цеха хорошие! Провожать назад пошли. Только ноги у них у всех короткие. Тут они у всех короткие, некрасивых много тут живет. Я у них «Казбеком» дзобнула два раза. А на горке я чуть не убилась! А у тебя рейтузы было видно!