Кожаные башмаки

— Эй, Асия! Хочешь, московскую песню сыграю?

Асия ходит по борозде, каждой картошине кланяется. У неё вёдра небольшие, зато два сразу. Труднее ей, чем нашим деревенским: непривычная, городская. Сама, по своей воле сюда пришла.

— Эй, послушай! — кричит ей Миргасим. — Слушай музыку!

— Слушаю тебя, внучек, давно слушаю…

Бабушка?! Откуда она взялась? На дальнем конце поля была. В руках у неё лопата. Копает вместе с молодыми.

Миргасим бросает палки, берёт ведро, кладёт туда картошину, другую…

«Девчонки здесь уже всё подобрали, куда-нибудь подальше от них собирать пойду…»

Оглянулся, кругом посмотрел. Увидал людей на берегу реки.

«Кто там? Что делают?»

Бросил ведро и поспешил к реке, туда, где неподалёку от оврага был когда-то перекинут мостик. Весной в ледоход этот мост снесло, но сваи остались. Всё лето доярки на ферму в обход по плотине ходили. А теперь, глядите-ка, надумал, оказывается, председатель новый мост поставить.

В степной нашей местности доска дороже хлеба. Председатель разобрал свой сарай:

— Вот вам и доски!

Зуфер и Зианша настилают эти доски на сваи. А бригадиром у них работает знаете кто? Ни за что не поверите — старик Саран!

— Что ты, Миргасим, на меня уставился? — говорит Саран-абзей. — Спроси у добрых людей, какой я был плотник! До чего хитёр, когда нужно доску сберечь! До чего вынослив в работе!

— Можно, я тоже буду гвозди забивать?

— Ты ещё мальчик, и язык у тебя опережает твой ум, а твоя решительность превосходит твою сообразительность. Не то жалко, что ты пальцы молотком разобьёшь, — обидно будет, если гвоздь погнёшь.

Старик берёт молоток и показывает, как гвозди заколачивать, как доски укладывать. Миргасим стоит будто приклеенный.

— Если хочешь помочь нам, — говорит ему Саран-абзей, — иди в правление, там шофёр сидит. Жердь хорошую в кузове его машины я видел. Попроси. Устроим на мосту ПЕ-РИ-ЛА, как на Москве-реке. Зимой поскользнёшься, за жердь схватишься и не упадёшь, даже в гололёд!

Вот счастье-то! Не сам он с поля убежал в правление, в тёплую комнату, — его послали!

Старик не ошибся. Сидит в правлении шофёр, сидит там и председатель. Как будешь при дяде Рустяме эту жердь просить? Стыдно… Не зря Фаим говорит: «Чем долго просить, так уж лучше сразу украсть».

Миргасим стоит у двери опустив голову. Если голова опущена, глаза смотрят вниз. И что они видят? Пол. А на полу что? Рукавица кожаная, вот что! Если набить её песком, завязать потуже, вот тебе и футбольный мяч.

Миргасим поднимает рукавицу, она мокрая. Он кладёт рукавицу на печь, от рукавицы поднимается пар. Миргасим переворачивает её с боку на бок, греет осторожно, чтобы не пересушить. Пересушишь — кожа треснет.

Он так увлёкся своим делом, что о жерди позабыл.

Шофёр встал, пожал председателю руку:

— Пока.

Хотел было идти, но потом оглянулся, посмотрел на стол, поискал на стульях, заглянул под стол. На одной руке кожаная рукавица, другая рука голая. Тут Миргасим вышел на середину избы и сказал громким голосом по-русски:

— Табарыщ нащяльнык, я твой рукабис на печка поставил.

Что тут началось!

Не напрасно Асия всё лето русскому языку обучала.

— Хо-хо-хо! — Шофёр чуть не упал. — Ха-ха-ха!

Дядя Рустям чуть костыли не уронил, как услышал, а шофёр подхватил Миргасима на руки и говорит ему по-татарски:

— Как ты здорово по-русски шпаришь! Уж не москвич ли ты?

— А ты сам откуда татарский знаешь?

— Всосал с молоком матери.

— Ну, если ты татарин, дай нам жердь, которая в кузове. Нашим бабам ПЕ-РИ-ЛА сделаем, как в Москве.

— Давай чеши отсюда, — насмеявшись до слёз, молвил председатель.

— Жердь можешь взять, — разрешил шофёр.

Миргасим выскочил из комнаты, как стрела, сорвавшаяся с тетивы, даже «до свидания» забыл сказать.

Влез в кузов грузовика, сбросил на землю жердь, сам спрыгнул и поволок свой трофей. Хорошо он там, в правлении, отогрелся, но жердь согрела получше, чем печка, — уж больно длинна, тяжела… Пока тащил к мостику, семь потов сошло. Вымок не столько от дождя, сколько от пота.

Хорошо, жарко даже. Если бы сейчас хлеба кусочек, совсем было бы отлично. Да где же его возьмёшь, хлеб?

Саран-абзей взял жердь и насупился:

— Я просил — не дали, а мальчишку семилетнего уважили. Где же почтение к старости?.. Что ты тут крутишься? — рассердился старик на Миргасима. — Сделал своё дело и уходи. Без тебя управимся, иди собирай картошку.

— Пока жердь тащил, забыл, где ведро оставил… Можно, я только разочек рубанком по доске проведу?

Саран-абзей замахнулся на Миргасима жердью, и пришлось отступить.

Ведро всё-таки отыскалось. Миргасим ещё с вечера это ведро пометил, нарисовал красной краской букву «М». Но подсохнуть буква не успела, размылась, и получилось большое красное пятно, за версту его увидишь. По пятну и ведро заметно. Лежит в борозде вместе с двумя палочками. Миргасим оставил в ведре несколько картофелин, куда же они делись? Подобрал кто-то… Теперь придётся снова спину гнуть.

Ходит Миргасим по борозде, палочками ковыряет — мелочь, с орех величиной, попадается. Интересно, где девчонки собирают крупную картошку? Бродит Миргасим с борозды на борозду, руки мокрые, башмаки знаменитые дедушкины грязью облеплены. Но хуже всего, что бабушка ни на шаг не отстаёт, подбирает, что Миргасим пропустил.

— Бабушка, не нагибайся, пожалуйста, спина заболит. Я честно буду картошку из борозды выбирать, ни одной в земле не оставлю. Не веришь? Сама посмотри.

А вечером в правлении председатель Рустям всем спасибо сказал и прежде всех старику Саран-абзею за то, что мост быстро сшил-сколотил.

— Хотя из спасиба шубы не сошьёшь, — ответил Саран-абзей, — но если труд твой уважают, мастерство ценят, то и поработать не грех. А главное, пять больших гвоздей я сберёг, нигде таких теперь не купишь, это Насыр-кузнец ковал. — Он вытащил из кармана длинные гвозди с большими плоскими шляпками. — Вот полюбуйтесь! А жердь и без гвоздей сто лет на козлышках лежать будет, никуда не денется, потому что пригнана ладно, обточена топором искусно.

— Спасибо ещё раз, абзей. Гвозди эти пусть будут вашей премией.