Кожаный Чулок. Большой сборник

Путешественникам, больным или просто любителям красот природы, катящим сейчас в запряженном четверкой экипаже по описанным нами местам в погоне за впечатлениями, здоровьем или удовольствиями, равно как тем, кто плывет по каналам, которые появились здесь при государственном деятеле, не побоявшемся рискнуть престижем ради весьма проблематичных результатов подобного новшества, не следует думать, что предки их перебирались через холмы и переправлялись через реки с такими же удобствами. Перевозка одного-единственного тяжелого орудия уже приравнивалась тогда к победе, особенно в тех случаях, когда трудности пути не оставляли его без боевых припасов и не превращали в бесполезную груду железа.

Прискорбные последствия такого положения вещей тяжелым грузом легли на плечи решительного шотландца, защищавшего сейчас форт Уильям-Генри. Противник его хотя и пренебрег высотами, но на равнине расставил свои батареи со знанием дела и принял меры, чтобы действовали они искусно и энергично. Огню их осажденные могли противопоставить лишь весьма несовершенные пушки, которые удалось на скорую руку привести в порядок гарнизону крепости, расположенной в лесной глуши, куда нельзя было даже подвезти подкрепления по водным путям, тогда как более удачливому врагу последние, напротив, открывали удобный доступ из Канады в эти края.

На пятый день осады и на четвертый день своего пребывания в крепости майор Хейуорд воспользовался тем, что комендант вступил в переговоры с неприятелем, и вышел на валы одного из приозерных бастионов, решив подышать свежим воздухом и посмотреть, насколько продвинулись осадные работы противника. Дункан был один, если не считать расхаживавшего взад-вперед часового: артиллеристы тоже не преминули использовать перерыв в военных действиях для отдыха от своих нелегких обязанностей. Вечер был упоительно тих, с прозрачной глади озера тянуло легким ласковым ветерком. Казалось, сама природа, радуясь прекращению канонады и ружейной пальбы, не упустила удобный случай принять самый свой кроткий и чарующий вид. Солнце заливало землю прощальным сиянием, уже не обжигая ее зноем, столь томительным в такое время года при здешнем климате. Одетые свежей зеленью горы, озаренные мягким светом и кое-где уже подернутые полупрозрачной дымкой испарений, были изумительно красивы. Между многочисленными островками, которые, то словно вкрапленные в воду, то возвышаясь над нею зелеными бархатными холмами, усеивали лоно Хорикэна, виднелись лодки с солдатами осаждающей армии; они надумали порыбачить и теперь работали веслами, лавируя среди этих островков, или покачивались на зеркальной поверхности озера, мирно предаваясь своему занятию.

Зрелище это было исполнено оживления и покоя одновременно. Все, что определялось в нем природой, было прекрасно и даже величественно; все, что зависело от настроения и движений человека, дышало гармонией.

Друг против друга — один на внешнем выступе форта, другой на передовой батарее осаждающих — развевались два небольших белоснежных флага, служивших эмблемой перемирия, словно положившего конец не только военным действиям, но и вражде воюющих сторон. Позади них, то развеваясь, то свертываясь тяжелыми складками, колыхались знамена двух соперниц — Англии и Франции.

Человек сто молодых, веселых, беззаботных французов тащили невод к каменистому берегу в опасной близости от грозных, но безмолвных сейчас пушек форта, и горное эхо на восточной стороне озера вторило громким крикам и звонкому смеху, которыми солдаты сопровождали эту забаву. Другие бежали к озеру и с наслаждением плескались в воде; третьи, с присущим их нации любопытством, неутомимо лазили по окрестным горам. Часовые противника, наблюдавшие за крепостью, да и сами осажденные взирали на эти игры и развлечения с праздным, но сочувственным видом. То тут, то там дозоры затягивали песню или пускались в пляс, неизменно собирая вокруг себя толпу угрюмых дикарей, покидавших свои лесные убежища и с немым изумлением дивившихся забавам белых союзников. Одним словом, все напоминало скорее долгий праздничный день, нежели краткий час, похищенный у трудов и опасностей жестокой, кровопролитной войны.

Дункан несколько минут задумчиво любовался этой картиной, как вдруг его внимание привлек звук шагов: кто-то приближался по гласису к уже упомянутым нами воротам форта. Хейуорд вышел на угол бастиона и увидел разведчика, которого вел к крепости французский офицер. Лицо у Соколиного Глаза осунулось и выглядело измученным, вид был подавленный, словно он испытывал глубочайшее унижение из-за того, что оказался во власти врага. Любимого ружья с ним не было, и руки его были стянуты за спиной ремнями из оленьей кожи. В последнее время белые флаги, служившие залогом безопасности парламентеров, появлялись так часто, что майор сперва окинул подходивших равнодушным взглядом: он был уверен, что это просто новый парламентер. Но едва он узнал высокую фигуру и по-прежнему суровое, хотя удрученное лицо своего друга, обитателя лесов, как вздрогнул от изумления, круто повернулся, спустился с бастиона и поспешил в крепость.

Однако звук знакомых голосов заставил его на минуту забыть о своем намерении. Обогнув один из внутренних выступов вала, он встретил Кору с Алисой, прогуливавшихся вдоль бруствера: подобно ему, они вышли подышать свежим воздухом и размяться после долгого сидения в четырех стенах. Дункан не встречал девушек с той тягостной для него минуты, когда он покинул сестер перед фортом, чтобы спасти их. Оставил он их изнемогающими от страха и сломленными усталостью, а вновь увидел свежими и цветущими, хотя по-прежнему встревоженными и озабоченными. Можно ли удивляться, что при таких обстоятельствах молодой человек, забыв обо всем на свете, поддался желанию заговорить с ними? Однако пылкая юная Алиса опередила его.

— А! Вот он, изменник, неверный рыцарь, покидающий дам в беде ради того, чтобы вступить в поединок!— с притворным упреком воскликнула она, хотя сияющие глаза и протянутые к Дункану руки девушки были приятным опровержением ее слов.—- Вот уже много дней, нет, целую вечность мы ждем, когда ж вы падете к нашим ногам, умоляя нас забыть и простить вам ваше коварное исчезновение, а вернее сказать — бегство... Ведь вы в самом деле бежали от нас с такой быстротой, что потягались бы с раненым оленем, как выражается наш друг разведчик!

— Вы понимаете, конечно, что этими словами Алиса хочет выразить нашу беспредельную признательность,— вмешалась более серьезная и осмотрительная Кора.— Но, по правде говоря, мы в самом деле удивились, почему вы так тщательно обходите дом, где вас ждет благодарность не только дочерей, но и отца.

— Ваш отец подтвердит, что, даже будучи лишен удовольствия видеть вас, я не переставал думать о вашей безопасности,— возразил молодой человек и прибавил, указывая в сторону обнесенного траншеями лагеря:— Все эти дни шла борьба вон за те хижины. Кто овладеет ими, тот может не сомневаться, что станет хозяином форта и всего в нем находящегося. Вот почему, после того как мы расстались, я дневал и ночевал в лагере — это мой долг. Но,— прибавил он с огорчением, которое тщетно пытался скрыть,— если бы я хоть на миг предположил, что мое поведение, казавшееся мне прямой обязанностью солдата, может быть истолковано так превратно, я тем более не показался бы вам на глаза — мне помешал бы стыд.

— Хейуорд! Дункан! — воскликнула Алиса, наклоняясь, чтобы заглянуть в лицо потупившемуся майору, и ее золотистый локон упал на заалевшую щечку, скрыв навернувшиеся на глаза слезы.— Если бы я могла вообразить, что моя глупая болтовня так огорчит вас, я бы до самой смерти не раскрыла больше рта! Кора подтвердит, как высоко мы ценим ваши услуги и как глубоко, больше того, пылко мы благодарны вам.

— А Кора действительно подтвердит это? — вскричал молодой человек, и облачко грусти на его лице сменилось улыбкой нескрываемого удовлетворения.— Что скажет ваша строгая сестра? Оправдает ли она нерадивость рыцаря солдатским долгом?

Кора ответила не сразу: она отвернулась и сделала вид, что созерцает водную гладь Хорикэна. Когда же она перевела глаза на молодого человека, в них еще читалась такая мука, что сердце Хейуорда в ту же секунду заполонила нежность и жалость к девушке.

— Вам, наверно, нездоровится, дорогая мисс Манроу? — воскликнул он.— Мы тут шутим, а вы страдаете.

— Пустяки,— ответила Кора, по-женски кротко, но сдержанно отстраняя поданную ей Дунканом руку.— То, что я не всегда замечаю лишь солнечную сторону жизни, как наша бесхитростная и восторженная Алиса,— добавила она, обняв за плечи взволнованную сестру,— лишь расплата за опыт и, быть может, несчастная черта моего характера. Оглянитесь,— продолжала девушка с усилием, словно подавляя минутную слабость чувством долга,— посмотрите вокруг, майор Хейуорд, и скажите, что должна испытывать сейчас дочь солдата, который видит величайшее счастье в том, чтобы сохранить свою честь и доброе имя воина?