Кожное лекарство
Шрифт:
Когда убивали кого-то из семьи, кровные родственники должны отомстить.
Око за око.
То, что Кейб был южанином, для Элайджи не значило ровным счётом ничего. Он не принимал ничьих сторон в войне, зная, что одно правительство продажнее другого.
Он жил, как хотел, и думал, что хотел. Как и все жители гор.
А когда дело доходило до мести, они действовали не раздумывая.
Мысли Элайджи переметнулись на другого щёголя-стрелка из Техаса, который застрелил его брата Арвина. Этот трусливый сукин сын сдыхал почти восемь часов, в то время как Элайджа резал
* * *
В «Похоронном бюро братьев Каллистеров» Калеб Каллистер смотрел с отвращением на стол.
Его новый бальзамировщик, Лео Мосс, хоть и был страстным профессионалом, слишком болезненно реагировал на всякие ужасы, как и Хайрам, брат Калеба.
После ночи азартных игр и секса Калеба разбудил Мосс. Он попросил спуститься с ним в похоронное бюро.
«Вы должны это увидеть», — сказал Мосс.
На столе лежал какой-то мёртвый бродяга, доставленный вчера из переулка. Тощий, измождённый, он весил не более сорока килограммов.
Мосс до рассвета копался в его внутренностях и теперь гордо демонстрировал Калебу награду за труд.
Ленточный червь. Мосс поместил его в двадцатилитровую бутыль со спиртом. Лентец плавал в жидкости, как какая-то причудливая змея. Паразитический плоский червь, разрезанный на куски.
«Почти десять метров, — похвастался Мосс. — Разве не чудо?»
Калебу пришлось согласно кивнуть.
В мире полно странных сюрпризов.
* * *
На постоялом дворе «Святой Джеймс» в своей комнате от кошмара, который даже не мог вспомнить, проснулся Джексон Диркер.
Он лежал на кровати, глядя в потолок, и думал о войне.
Диркер служил в 59-м Иллинойском пехотном полку. Впервые он ощутил, что такое война, возле Пи Ридж.
Он вспомнил, как наткнулся на Тайлера Кейба и его шайку южан. Вспомнил, как они обыскивали груды тел убитых солдат.
Господи… Те парни были оскальпированы. Выпотрошены. Плоть была срезана с костей, так что их не узнала бы даже родная мать.
Солдаты Диркера хотели прикончить южан на месте, но Диркер назначил другое наказание.
Он помнил ощущение кнута в ладони, свист воздуха и въедающуюся в тело плеть. Глядя на тех убитых и изуродованных парней, он потерял контроль над собой. Потерял всякое чувство приличия.
То, что он сделал, было неправильным.
Сейчас он это понимал… Как и понимал то, что Кейб и его люди не оскверняли те тела.
Но «знать» и «признавать» — две разные вещи.
Ибо гордость — дама суровая.
* * *
Тайлеру Кейбу, как и Диркеру, снилась война.
Мимо в тумане проплывали лица павших товарищей. Он видел кровь и смерть, брёл от одного поля битвы к другому, пробирался через груды тел солдат Конфедерации и Союза и пытался сбежать, сбежать…
Мимо проходил Диркер, качал головой и спрашивал, как он мог позволить своим людям
изуродовать те тела.«Нет, нет, нет, мы этого не делали! Я бы никогда этого не позволил! Никогда…»
И Кейб просыпался, тяжело дыша. Невидящим взором смотрел в потолок и ощущал запах пороха, грязи и крови.
А затем всё исчезало, и он вновь закрывал глаза.
* * *
В захудалом гостиничном номере на кровати, скрестив ноги, сидел человек, который называл себя Генри Фрименом и утверждал, что он — техасский рейнджер.
На одеяле перед ним лежал нож Грин-Ривер с пятнадцатисантиметровым лезвием острее бритвы.
Когда-то ножи Грин-Ривер были популярны среди трапперов[1] и жителей гор.
Лучшее оружие для охоты, битвы и разделки туш.
Также его очень любили охотники на буйволов; подобным орудием они могли снять шкуру с животного в рекордное время.
И, как прекрасно знал Генри Фримен, у ножей могло быть и другое применение… Такое как потрошение женщин и вырезание их сердец.
Один из таких трофеев как раз лежал перед ним, бережно завёрнутый в оленью шкуру.
Фримен раскачивался вперёд-назад и прислушивался к голосам в своей голове.
«Ты всё делаешь правильно. Шлюхи должны быть очищены, — нашёптывали они ему. — Но есть и другие… Такие, как южанка, управляющая постоялым двором «Святой Джеймс»…
* * *
В «Искуплении» мормоны метались, как муравьи, приводя в порядок старый шахтерский город.
Отовсюду доносился стук молотков, визжание пилы, грохот колёс повозок, перевозящих брёвна с одного конца городка в другой.
Старые лачуги и дома были разобраны до фундамента, а иногда и вовсе снесены и перестроены с нуля.
На улице подмораживало, но это не сказалось на энтузиазме и настроении жителей, вновь отстраивающих заброшенное поселение.
Везде кипела работа.
Пот, тяжёлый труд и ноющие мышцы.
Ибо «Искупление» должно быть восстановлено, душой и телом… Такова воля Божья.
И оно должно быть укреплено, ведь в одну из грядущих тёмных ночей линчеватели вновь отправятся вершить свою месть.
* * *
А в мормонском поселении «Избавление», которое, по слухам, целиком отдалось дьяволу, царила мёртвая тишина кладбищ и виселиц.
Она висела в воздухе, как ядовитая пелена.
Полуразрушенные хибарки и высокие покосившиеся дома жались друг к другу, как могильные надгробья, мечтая лишь о скорейшем наступлении темноты.
С гор дул северный ветер, пронизывал улицы насквозь и сковывал лужи ледяной коркой.
Потрепанные временем вывески скрипели над запертыми дверями и пустыми дощатыми тротуарами.
Солнечный свет, казалось, избегал этой тесной и пустынной деревни, и тени — где-то серые, а где-то чёрные — укрывали, как паутина, узкие переулки и укромные тупики.