Козлиная песнь

– Не правда ли, - продолжала она, - это безумие приехать сюда, здесь страшно жить, а у него у Байкала родители крестьяне, дом - полная чаша, туда, а не сюда надо было ехать.

Керосиновая лампа мутно горела на столе. Отодвинув стакан, семилетний Эдгар спал, положив на руки голову.

– Зайченыш мой, - склонился Сентябрь и поцеловал своего сына. Наступило молчание.

– Ты меня и сына погубишь, нам надо уехать, уехать!

Встав из-за стола, она принялась ходить по комнате.

Глубокой ночью спускался неизвестный поэт по лестнице. На пустой улице, слушая замолкавшее эхо своих шагов, облокотился на палку с большим иерархическим аметистом, выпустил лопатки и задумался. Хотел бы он быть главою всех сумасшедших, быть Орфеем для сумасшедших. Для них бы разграбил он восток и юг и одел бы в разнообразие спадающих и вновь появляющихся риз несчастные приключения, случающиеся с ними.

Он с ненавистью поднял палку и погрозил спящим бухгалтерам, танцующим и поющим эстрадникам. Всем не испытывавшим, как ему казалось, страшнейшей агонии.

– Помогите! о, помогите!
– мерещилось ему, кричал девичий голос из первого этажа.

Ничего не понимая, с силой, удесятеренной тоской, он, прихрамывая, взбежал по лестнице, сбежал с нее и с разбегу кинулся в окно. Глаза у него остановились, шея напряглась. Раз, раз! вцепился он в чей-то затылок и начал бить кулаками по голове; его легко сбросили - он вцепился в горло; его откинули - он схватил тяжелый стул. Ударил.

Стало тихо.

У ног его лежал Свечин. Никакой девушки в комнате не было.

"Вот так штука, - подумал неизвестный поэт, приходя в себя, - черт знает что произошло".

Вся квартира зашевелилась, захлопали двери, затопали ноги по коридору.

Неизвестный поэт морщил лоб.

Побежали за постовым милиционером.

Выяснили, что в то время, как Свечин спал, в комнату ворвался через окно его знакомый и покушался его убить.

"Какая странная жизнь, - думал неизвестный поэт.
– По-видимому, во мне глубоко, глубоко живы ощущения детства. Когда-то женщина мне казалась особым существом, которое нельзя обижать, для которого надо всем жертвовать. По-видимому, в моем мозгу до сих пор сохранились какие-то бледные лица, распущенные волосы и ясные голоса. Должно быть, подсознательно я ненавидел Свечина, иначе как могла возникнуть эта галлюцинация?

Окно было забито досками, за досками была укреплена решетка; наверху виднелась узенькая полоска облачного неба; на одной койке сидел неизвестный поэт, на другой - лежал пожилой заключенный.

Больше всех удивлен был этим происшествием Свечин. Он его никак не мог объяснить. Он ходил обвязанный и пожимал плечами.

Официальный защитник ничего не мог добиться от неизвестного поэта.

– Мне нечего сказать современности, - произнес вслух, разговаривая сам с собой, неизвестный поэт.
– К черту всякие объяснения!
– И ходил от окна к двери.

Медицинская экспертиза нашла его вполне нормальным.

В конце концов приговорили его на год, условно.

Глава Х НЕКОТОРЫЕ МОИ ГЕРОИ В 1921-1922 ГГ.

С некоторых пор, с опозданием на два года, в городе, - я говорю о Петербурге, а не о Ленинграде, - все заражены были шпенглерианством.

Тонконогие юноши, птицеголовые барышни, только что расставшиеся с водянкой отцы семейств ходили по улицам и переулкам и говорили о гибели Запада.

Встречался какой-нибудь Иван Иванович с каким-нибудь Анатолием Леонидовичем, руки друг другу жали:

– А знаете, Запад-то гибнет, разложение-с. Фьютс культура - цивилизация наступает...

Вздыхали.

Устраивались собрания.

Страдали.

Поверил в гибель Запада и поэт Троицын. Возвращаясь с неизвестным поэтом из гостей, икая от недавно появившейся сытной еды, жалостно шептал:

– Мы, западные люди, погибнем, погибнем. Неизвестный поэт напевал: О, грустно, грустно мне, ложится тьма густая На дальнем Западе, стране святых чудес...

Говорил о К. Леонтьеве и хихикал над своим собратом. Ведь для неизвестного поэта что гибель?
– ровным счетом плюнуть, все снова повторится, круговорот-с.

– Подыми ножку и скачи, - хотелось ему посоветовать Троицыну. Он хлопнул его по плечу: любуйся зрелищем мира, - и показал на собачку, гадящую у ворот.

Троицын остановился - собак тогда еще мало было в городе.

– А все же грустно, ....чка, - он назвал неизвестного поэта уменьшительным именем.
– Вот пишешь стихи, а кому они нужны.
– Читателей нет, слушателей нет, - грустно.

– Пиши идиллии, - посоветовал неизвестный поэт, - у тебя идиллический талант; делай свое дело, цветок цветет, трава растет, птичка поет, ты стихи писать должен. Помолчали.

– Луна. Звезды, - сладко зевнул Троицын, - давай проходим сегодняшнюю ночь.

– Проходим, - согласился неизвестный поэт.

На стоптанных каблуках, в лохмотьях, поэты шли то к Покровской площади, то на Пески, то к саду Трудящихся.

– Ты любишь и чувствуешь Петербург, - засмотрелся Троицын у Казанского собора на звезды.

– Не удивительно, - рассматривая свои сапоги, заметил неизвестный поэт, - я в нем присутствую в лице четырех поколений.

– Четыре поколения вполне достаточно, чтобы почувствовать город, - доставая платок, подтвердил Троицын.
– А я с Ладоги, - продолжал он.

– Пиши о Ладоге. У тебя детские впечатления там, у меня - здесь. Ты любил в детстве поля с васильками, болота, леса, старинную деревянную церковь, я Летний сад с песочком, с клумбочками, со статуями, здание. Ты любил чаёк с блюдечка попивать.

Помолчали.

Неизвестный поэт оглянулся.

– Я парк раньше поля увидел, безрукую Венеру прежде загорелой крестьянки. Откуда же у меня может появиться любовь к полям, к селам? Неоткуда ей у меня появиться. Они сели на камни у забора Юсуповского сада.

– Прочти стихи, - предложил Троицын неизвестному поэту. Неизвестный поэт положил палку.

– Черт знает что, - растрогался Троицын, - настоящие петербургские стихи. Посмотри, видишь луну сквозь развалины? Он встал на цыпочки на груду щебня. Неизвестный поэт закурил.
– Не смотри на луну, - сказал он, - это тревожащее явление. И, поднявшись перед Троицыным, хотел заслонить ее.

В год шпенглерианства Миша Котиков приехал, поразился и влюбился в силу, гордость, мироощущение недавно утонувшего петербургского художника и поэта Заэвфратского, высокого седого старика, путешествовавшего с двумя камердинерами. Поэт Заэвфратский с тридцатипятилетнего возраста создавал свою биографию. Для этого он взбирался на Арарат, на Эльбрус, на Гималаи - в сопровождении роскошной челяди. Его палатку видели оазисы всех пустынь. Его нога ступала во все причудливые дворцы, он беседовал со всеми цветными властителями.