Козырная дама

Трамвай остановился, и Зоя Иннокентьевна направилась по знакомой аллейке к дому. Она была хорошо освещена. Несмотря на позднее время, здесь еще прогуливались парочки. Зоя Иннокентьевна вышагивала спокойно, как человек, который никуда не торопится и которому нечего бояться. Одно лишь беспокоило ее сейчас — сказывалось немалое количество выпитого сухого вина. Поколебавшись, она чуть отступила с асфальтовой дорожки в темноту и спряталась за кустиком желтой акации. Она уже собиралась вернуться на освещенную аллею, уже сделала шаг, второй, как услышала голоса. Поддавшись естественной в таких случаях опасливости, Зоя Иннокентьевна затаилась, замерла, напряженно прислушиваясь к разговору, чтобы не упустить момент, когда лучше выскочить на освещенную аллею.

Один из голосов был с характерным кавказским акцентом. Другой — высоковатый для мужчины, с легким не то клекотом, не то дребезжанием в горле.

— Зачем, дорогой, звал? Засветишься — друга потеряю, как жить буду без такого друга? — в голосе с кавказским акцентом прозвучала едва уловимая насмешка.

— Не мог же я с твоими говорить, дело серьезное — стоит дорого…

— Знаю, дорогой, за свои базары недешево берешь. Но разве я мало тебе плачу?

— Не обижаешь, — нехотя согласился собеседник кавказца. — Потому и рискую шкурой…

— Говори, не тяни время.

— Ходят слухи, Эстет готовится к войне…

— Вот как? Не живется, значит, ему спокойно. А с кем воевать собрался?

— Сам знаешь, у него один враг…

— Так мы давно враги, почему воевать решил сейчас?

— Не понравилось, что ты кокаинчиком разжился. Говорят, потянет не меньше, чем на сотню «лимонов» «зеленью».

— Ошибаешься, дорогой. Не потянет. А за подсказку спасибо, учту. Дату знаешь?

— Она пока открыта, ее и сам Эстет не знает, но что-то заставляет его торопиться… Одно могу сказать — час икс наступит в ближайшие две недели. Так что жди.

— Жду, дорогой! Я люблю наши встречи с Эстетом, подготовлюсь и к этой как надо…

Женское любопытство оказалось сильнее опасливости, и, когда один из собеседников уже ступил на аллейку, Зоя Иннокентьевна высунулась из-за куста акации. Человек прошел несколько шагов по хорошо освещенной аллейке и остановился закурить. Остановился как будто специально под фонарем, чтобы Зоя Иннокентьевна могла получше его рассмотреть.

Она сразу увидела это — одно ухо было высохшим…

Зоя Иннокентьевна остолбенела. На миг всего, но этого было достаточно. Лопоухий прикурил и торопливо зашагал по аллее, удаляясь в сторону проспекта. Она рванулась за ним, зацепилась носком туфли за какую-то корягу и свалилась в высокую траву у обочины асфальтированной дорожки. А когда поднялась, было поздно — лопоухий исчез в темноте.

Зоя Иннокентьевна беспомощно, как птица с переломанным крылом, заметалась по аллее. От досады пнула ногой подвернувшуюся урну. Та гулко отозвалась, но это ничего не изменило.

Лопоухий исчез, как в воду канул.

* * *

Елизавете нравилась ее теперешняя жизнь.

В жизни Елизаветы была острота запретной игры.

Время от времени старые знакомые жаловались на трудности, ужасное время, беспорядки в городе. Елизавета выслушивала, не спорила, но про себя думала, что для нее-то это время самое лучшее. И дело вовсе не в достатке, хотя и нравилось, что не нужно ни себе, ни сыновьям ни в чем отказывать. Елизавета жила! Не существовала, не тянула воз, не выживала, а именно жила.

Жизнь ее будто раскололась на две части. В той, первой, она закончила институт, работала в юридической консультации, советуя несчастным женам, как при разводе ловчее обмишурить мужей, чтобы и новый цветной телевизор, и старый сервант, купленный двадцать лет назад в рассрочку, при разделе имущества достались именно супруге. Заниматься этим Елизавете было скучно и противно. Все было скучно, и все было противно — и дурацкая работа, и муж, которого, казалось, навечно приговорили к внеплановым операциям и ночным дежурствам в больнице, как будто во всем городе, кроме него, не было другого хирурга.

Единственное, что нравилось тогда Елизавете, — это последние минуты перед сном: уже засыпая, она придумывала разные способы избавления от скуки, рутины, будней. Но наступало утро, и ничего не менялось. И все же однажды она нашла такой способ. Тогда ей казалось, что придумано неплохо, но теперь понимала, как мелки прошлые удачи, как смешны прошлые радости.

Впервые это пришло в голову, когда она, стараясь если не сосредоточиться, то хотя бы продемонстрировать внимание, выслушивала массивную тетку, выкрашенную под белокурую бестию. Тетка пришла в юрконсультацию посоветоваться все о том же — как при разводе повыгодней разделить имущество. Она перечислила квартиру, дачу, машину, гараж, потом принялась рассказывать, какие именно шкафы входят в импортный мебельный гарнитур. Елизавета слушала и чувствовала: надолго ее не хватит — еще одно слово клиентки, и она взорвется, наговорит гадостей.

Последней каплей стало подробное описание сервиза, называющегося «Мадонной». В середине восьмидесятых был такой писк моды — перламутровые чашки и тарелки, расписанные сценами из жизни французских кокоток времен маркизы де Помпадур.

— Вы представляете, меня больше всего возмутило то, что оно — на этом слове было сделано красноречивое ударение, дескать, не муж, не отец моих детей, просто «оно» — хочет забрать этот сервиз. Говорит о каких-то правах, так как это подарок его матери. Да, «Мадонна» была подарена его матерью, но подарена мне! Почему же я должна его отдать?

— На сколько персон сервиз, вы говорите? — неожиданно оживилась Елизавета.

— На двенадцать! И к тому же он чайно-кофейный.

— Это просто замечательно, что сервиз не на шесть персон, а на двенадцать! — вдруг радостно воскликнула Елизавета.

— Почему? — не поняла гидроперитная бестия.

— Когда при разделе имущества суд присудит разделить сервиз пополам, каждому из вас достанется по персональному сервизу на шесть персон, — подлила Елизавета масла в огонь, но клиентка, кажется, не уловила иронии. — Вы какой себе выберете — чайный или кофейный?

— Никогда! — голос клиентки умер, будто и вправду жизнь ее оборвалась со словами Елизаветы. — Слышите, никогда ни один суд не заставит меня пойти на это! «Мадонна» — неделима!

Выпроводив через полчаса владелицу перламутровой и неделимой «Мадонны», Елизавета поднялась из-за стола, собираясь пойти в соседний кабинет, где они обычно пили чай. И вдруг, пораженная шалой мыслью, неожиданной и волнующей, бессильно опустилась на стул.

Придя в себя, Елизавета взяла листок, куда в начале разговора записала данные клиентки. Долго смотрела на него, усмехаясь, склонив голову, словно хотела что-то получше рассмотреть, поточнее запомнить.

Через несколько дней снова приходила та же клиентка, гневно жаловалась на мужа-подлеца, который тайком унес из сервиза четыре чайные чашки и сахарницу, отчего «Мадонна» утратила свою ценность. Елизавета слушала вполуха, снова переживая чувства, которые она испытала, когда подбирала ключи и, дрожа от возбуждения, складывала перламутровые чашки в сумку.

А потом были другие клиенты. Не таясь, они рассказывали юрисконсульту о себе, о своих квартирах, дачах, машинах, гарнитурах и хрустальных вазах.