Крабат, или Преображение мира

"Конечно, такая тетрадочка может потеряться, - объясняет он.
– Есть клептоманы, ворующие мысли, существуют и страстные коллекционеры подобных записей. Например, недавно на одном аукционе четверть миллиона выложили за автограф Софокла. У меня уже сто тридцать семь тетрадей, полных мыслей".

Он смотрит мимо меня вдаль, вероятно умножает четверть миллиона на сто тридцать семь. Результат его удовлетворяет, он улыбается и рассказывает: дома я записываю свои мысли на магнитофон, так они будут сохраннее.

Я беру в руки отделанное серебром ружье и повторяю свой вопрос: "Вы любите ходить на охоту?"

"Я очень люблю охотиться", - отвечает он, и я замечаю, что от волнения он начинает косить.

Почему?

Он поворачивается к Букя и подзывает его хорошо заученным, еле уловимым жестом. "Как зовут вашего слугу?", - спрашивает он.

Вместо меня отвечает Букя: "Кшук".

"Кшук, - повторяет охотник, - это звучит очень по-восточному", - говорит он мне или себе. Он обращается к Букя: "Принеси мне стакан воды".

Букя застывает в лакейской позе. "Водки?"

"Я сказал: воды, - резко повторяет охотник и вновь обращается ко мне: - Вы знаете, у меня аллергия к этой теме, я терпеть не могу всю эту однообразную болтовню о капитализме. Разумный предприниматель сегодня так же мало похож на эксплуататора, как ремесленник средневековья, когда царили патриархальные нравы. Дело в характере человека".

Букя приносит воду.

"Болтовня от постоянного повторения не становится правдой", - говорю я.

Охотник поперхнулся, Букя стучит его по спине. Отдышавшись, он решает истолковать мою последнюю фразу как подтверждение собственных слов. Откашлявшись, он продолжает: "Почему я люблю охоту... Представьте себе, стою я в засаде, и на меня выходит могучий олень, на рогах, ну скажем, шестнадцать концов. Вы знаете, что это за чудо?" Охотник смотрит на меня с восторгом, как будто этот олень - я. "Вот где мощь и красота, - говорит он, - кровь и почва. Этот олень у меня на мушке, он прямо передо мной, стоит только согнуть палец и... Понимаете, он у меня в руках, да что я говорю! Мне достаточно пошевелить пальцем - в моей власти уложить его или отпустить. Это чудо, этот великолепный экземпляр..."

"А я вас видел однажды, - говорю я.
– Вы сидели за штурвалом истребителя и охотились за моим другом, это было в Нормандии, летом сорок четвертого года, нас было только трое: вы в воздухе, он на окруженном изгородью выгоне, а я во рву, под крошечным мостиком, меня вы не заметили.

У моего друга был опыт, четыре года войны и до этого пять лет лагеря. Но вы выискивали его за каждым кустиком, за мертвой коровой, в пруду, где поили скот. Я мог разглядеть ваше лицо, когда вы, как ищейка, выслеживали его в десяти метрах от земли: вот олень, а вот вы. Сколько раз вы согнули палец, пятьдесят, сто раз? Пока не уложили моего друга.

А помните, что вы сделали после этого? Вы сделали мертвую петлю от радости".

Но он не слушал меня, возможно, эта история произошла и не с ним.

Его история, может быть, висит, как флаг - символ власти, - высоко на старой сосне у края вырубки. Светит солнце, пахнет смолой, прислонившись к стволу дерева, спит охотник с отделанной серебром "пушкой" в руках, он на несколько километров углубился в чужое лесничество и заблудился. Лесник, обнаруживший его, думает, что перед ним браконьер, он не замечает хищного флага власти, обрывок которого висит на дереве. Это его вина, и за это он должен заплатить кусочком самоуважения или собственного достоинства величиной с сердце, или как иначе можно назвать то, что он выдавливает из себя, становясь на колени перед браконьером и прося его о прощении: у меня жена и ребенок, о господин, и я не знал...

Браконьер или охотник позволяет себя умолять и упрашивать и заворачивается во флаг власти, как в плащ. На плаще написан номер телефона секретаря того человека, которого некоторые считают могущественнее короля. "Я прощаю вам, - говорит браконьер, - но пусть это послужит вам уроком, и в будущем обращайтесь с людьми по-человечески".

Он завороженно вслушивается в свою последнюю фразу. Букя, прислонившись к стене дома, ухмыляется.

У охотника, видимо, глаза на затылке, он замечает это и говорит мне: послушайтесь моего совета, гоните прочь этого типа, и чем скорее, тем лучше. Он поднимается и вешает на плечо свое ружье. Он смотрит на меня внимательно, испытующе. "Пойдемте со мной, - говорит он.
– Тут неподалеку вверх по течению ручья есть луг. Там пасется косуля, я предоставлю ее вам".

"Не пасется там косуля, - вмешивается Букя, - там лежит труп животного, которого вы недавно подстрелили".

Лицо охотника наливается кровью, глаза косят: ложь, хрипит он и уходит, тяжело переваливаясь. На краю лужайки он оборачивается и кричит что-то, звук его голоса отскакивает от деревьев, и я слышу: арь, арь.

"Что он кричит?" - спрашиваю я.

"Он призывает на твою голову секретаря, - говорит Букя и спрашивает: - ну что будем делать дальше?"

"Не знаю", - отвечаю я.

Букя кивает. Не знаю - лучшее место на свете, я однажды там побывал. На дороге я встретил девушку, от которой голова шла кругом. Я спросил: куда ты идешь? Не знаю, ответила она. Я спросил, куда ведет дорога, она пожала плечами, не знаю. Я сел на обочину и спросил, зачем же ты по ней идешь? Не знаю, сказала она и остановилась. Она внимательно посмотрела на меня и сказала: мы могли бы заняться любовью. Зачем, спросил я. Не знаю, просто так, сказала она, мы можем остаться здесь. А потом, спросил я. Не знаю, сказала она, может, мы умрем. Для чего умирать, спросил я. Она легла рядом со мной на дорогу. Не знаю, для чего жить, сказала она. Не знаю - самое приятное место, которое я знаю.

Я пробую встать, но ноги мои слишком тонки и слабы, чтобы выдержать меня - Большой Мозг.

"Зачем ты отпустил его?", - спрашивает Букя и показывает в том направлении, куда исчез охотник.

"Его мозг в порядке", - говорю я.

Букя берет свой саксофон. Звуки кувыркаются, как будто ходят на руках. Они причиняют мне боль.

"Все идет кувырком", - кричу я и затыкаю себе уши.

Букя откладывает свой инструмент в сторону, ты это понял наконец, замечает он. А как же с нравственностью от разума - разве это не твоя программа?

Я молчу. Я не сдамся, пока во мне есть хоть частица человеческого.

"Ты должен был все-таки превратить охотника во что-нибудь, - говорит Букя задумчиво, - может быть, в гнома. Или в круглого дурака. Ведь это он упрятал Сигне Гёрансон за решетку", - добавляет он.

Я не знаю Сигне Гёрансон, может, она провозила контрабандой гашиш или застрелила своего любовника, у богатых ведь не так много возможностей.

"Она публично обвинила охотника в том, что своими книгами он вводит людей в заблуждение, - говорит Якуб Кушк.
– Ведь это он был водителем автобуса, который гулял с нами по парку Свободного Выбора и показывал всех - от ловца угрей до мастера кнута и пряника. У неё должен родиться ребенок".