Красавчик Саша
Шрифт:
Случай представился буквально на следующий же день после фашистского бала в «Империале».
2 января барон Аарон Гольдвассер устроил у себя новогодний ужин в честь Кьяппа (ладить с префектом всегда важно и необходимо). Среди приглашенных был и Стависский, который в последнее время находится при префекте неотлучно.
Улучив момент и отведя Алекса в сторону, префект усадил его на банкетку, обитую нежнейшим бледно-палевым штофом, и, просто излучая заботу, молвил:
— Милый мой Алекс, я чрезвычайно благодарен вам за то неоценимое содействие, что вы оказываете в моем лице парижской полиции, а также и парламенту и
Стависский обворожительно улыбнулся, жизнерадостно тряхнул густой темной копной роскошных волос, приобнял Кьяппа и ласково шепнул:
— Дорогой господин префект, ежели бы вы только знали, как ценю я вашу заботу. Я искренно почитаю вас за отца своего. Но ей-богу, для волнений нет ровно никаких причин. Дела наши идут просто восхитительно. Скоро мы будем баснословно богаты. Именно так! Не иначе! Не сомневайтесь, господин префект. Кроме того, у меня есть одна потрясающая идейка — так, один планчик на будущее, но роскошный. Вначале мне придется съездить в Байонну. Приглашаю туда и вас. В самом деле, может прокатимся вместе? Поглядим на корриду и все обговорим. Уверяю, вы останетесь довольны — и идейкой, и поездкой, господин префект. Да и девочки, скажу я вам, там отличные. Уже пробовал, и не раз».
Кьяпп махнул рукой и согласился ехать в Байонну, при этом заметив все же, что призывает, тем не менее, Стависского впредь быть более осторожным и более скрытным.
А затем они вернулись к столу, к яствам, под опеку гостеприимного владельца дома; барон же действительно был отменный хозяин и величайший знаток поваренного искусства.
Вернувшись из гостей домой, Кьяпп призвал к себе тут же приятеля своего и агента Вуа и попросил его отныне присматривать повнимательней за Сашею Стависским.
Выше уже говорилось, что Кьяпп едва ли не всю парижскую полицию наводнил своими земляками, и они стали его опорой, гвардией. Одним из таковых являлся и этот самый Вуа. Собственно, он был сутенер и профессиональный убийца с порядочным стажем, но при том служил в полиции и неукоснительно исполнял личные поручения самого префекта.
Его-то и привлек Кьяпп следить осторожно за ставленником своим Стависским, попросив также, чтобы Вуа подложил под Алекса несколько «своих» надежных «девочек». Вуа, понятное дело, обещал — не впервой было.
Через «девочек» вообще ведь многое открывается. А красотки под протекторатом Вуа были ушлые, многоопытные и чертовски соблазнительные, при всей своей истасканности (впрочем, ведь истасканность есть неизбежная обратная сторона многоопытности и соблазнительности). Да, они вполне могли кое-что выведать у Стависского, на что префект Кьяпп как раз и рассчитывал.
Префекта несколько мучила и ставила в тупик непредсказуемость Саши Стависского, хотя, при всем своем бурном темпераменте, Алекс на самом деле был абсолютно надежен: ко всем своим целям он шел всегда, не сворачивая с пути ни на шаг.
Другое дело, что цели и средства у него всегда отличались исключительной дерзостью, а для окружающих зачастую даже неожиданностью.
«Наполеончик»
же Кьяпп, с одной стороны, был страшно амбициозен, но не очень-то умен (точнее, имел ум не столько оригинальный и острый, сколько пресный и пошлый); нагл, но трусоват. Хотя за то, чтобы стать диктатором, готов пойти на весьма и весьма многое, если не на все. Так что феерические финансовые проекты Алекса частенько были слишком умны и дерзки для Жана Кьяппа — банального ворюги, хотя и представляющего себя Бонапартом.Об отношениях, связывавших Сашу с префектом Кьяппом, говорю я с полнейшим на то основанием, ибо имел множество случаев соприкосновения с господином префектом и много чего знаю о нем.
Кроме того, много чего любопытного мне рассказали на сей счет вездесущий журналист Жозеф Кессель и директор уголовной полиции Ксавье Гишар — весьма сведущие люди и к тому же мои друзья.
А Саша Стависский, кстати, в отличие от довольно рано откланявшегося префекта Кьяппа, остался у барона Гольдвассера до глубокой ночи. Они во многом сходились, если не считать вопроса о фашизме.
Собственно, оба были, естественно, против фашизма, но только Алекс полагал, что преверженцам последнего никак нельзя давать деньги, а вот барон на всякий случай отстегивал им, наивно полагая, что если «Огненные кресты» окажутся у власти, то его пощадят. Это оказалось единственным большим расхождением между Гольдвассером и Стависским.
Барон Аарон был старой, мудрой лисой, удивительным знатоком многих запутаннейших финансовых тайн, и Алекс не мог упустить случая, чтобы не поучиться уму-разуму у человека, который слыл, и не без оснований, за целую коммерческую академию.
Сам Гольдвассер в сыне киевского дантиста души не чаял и открыл ему немало презанятнейшего (особенно Алекса, естественно, интересовали всякие хитроумные финансовые махинации).
Прошедший вечер оба они — аферист-мэтр и аферист-ученик — сочли совершенно удавшимся.
Однако даром барон ничего и ни для кого никогда не делал; он всегда в таких случаях говорил: «справедливость требует того, чтобы мы были квиты: никто не должен оставаться в долгу»; «бесплатных завтраков не бывает» и т. д. и т. п.
Так что, уходя, растроганный и благодарный Стависский — он отличнейшим образом знал нравы и обычаи борона — оставил месье Аарону не менее десяти чеков на общую сумму тридцать тысяч франков. Настоящие советы стоят очень даже дорого! Имейте это в виду, господа.
В деньгах барон Гольдвассер совершенно не нуждался. Состояние его было более чем внушительным. Но в соответствии с незыблемыми принципами, выработанными и установившимися у него еще в юности, всякое умственное напряжение всегда должно быть оплачено, должно получить в виде вознаграждения некий эквивалент.
Более того, Алекс был просто-таки счастлив, что оставляет чеки на имя барона. О таком исходе встречи он мог только мечтать! Теперь ведь и сам сверхпочтенный, респектабельнейший барон Гольдвассер оказывался в одной с ним, Стависским, упряжке, оказывался как бы соучастником. И случись что, непременно вынужден будет спасать его.
Мысленно гость барона громогласно и радостно хлопал в ладоши, но только мысленно, ибо в визуальном плане манеры нашего героя были абсолютно безукоризненны.