Красавица Амга

— Ну, погодите! Вы у меня ещё наплачетесь!

Схватив в охапку шапку и шубу, Аргылов с силой хлопнул дверью.

Через несколько дней Суонда поехал в Амгу с поручением зайти к некоему Балланаю: нет ли у того известий о Валерии. Конечно, бессмысленно было ждать от Суонды чего-либо внятного, но всё-таки мог пробормотать он хотя бы несколько слов — лишь суть. Больше Аргылову и не требовалось.

Когда к вечеру Суонда вернулся, Аргылов уловил подобие некоего выражения на его каменном лице.

— Ну что?

Суонда молча полез за пазуху и достал свёрнутую газету.

— Кто тебе дал? Не Балланай ли? — Аргылов осторожно взял газету. Суонда кивнул. — На словах ничего не передавал?

Молча ткнув черным пальцем в обведённое карандашом место на последней странице, Суонда попятился к двери и вышел.

Аргылов повертел газету в руках.

— Хотуой, иди-ка прочти!

На этот раз Кыча не заставила себя упрашивать: как же, газета из Якутска! В номере «Автономной Якутии» на первой полосе большими буквами: «Все — на разгром авантюры генерала Пепеляева!», передовая статья «Якутский народ поднялся на защиту Советской власти», заметка: «Комсомольцы Якутска вступают в ряды красных войск», информация из улусов… Аргылов вырвал газету из рук дочери и пальцем ткнул в место, обведённое карандашом на последней странице.

— Читай вот это!

«Сообщение Якутского областного отдела ГПУ». В предчувствии недоброго у Кычи тревожно ворохнулось сердце.

— «Сообщение Якутского областного отдела ГПУ. На днях, за активное участие в белобандитском двиокении, за шпионаж в пользу врагов Советской власти Революционным Трибуналом Якутской области приговорены к расстрелу: 1) Аргылов Валерий Дмитриевич…»

— Что ты там бормочешь? — закричал Аргылов. — Читай как следует!

— «…приговорены к расстрелу: 1) Аргылов Валерий Дмитриевич…» — повторила Кыча и умолкла опять.

Старик в ужасе попятился. Кыча молчала, не отводя взгляда от роковых строк.

— Убили! Загубили! Аа-ыы-ыы! — не своим голосом закричал Аргылов, вырвал у Кычи газету и стал рвать её в клочья. — О, горе мне, горе! Абак-ка-бы-ыы!.. Проклятые! Голубчик мой, сынок…

Выбежала на крик Ааныс и кинулась к дочери:

— Скажи, доченька, ты что сейчас прочитала? С Валерием что-нибудь, да?..

— Приговорили к расстрелу, — едва выговорила Кыча и обняла мать.

— Ка-ак! Моего Валерия? Ох… — вскрикнула Ааныс и, прислонясь к стене, стала медленно оседать. — Ох, сыночек…

Неистово причитая и втаптывая в пол клочки газеты, Аргылов обрушился на дочь.

— Стоишь молчком? Горе у матери, горе у отца, а у неё ни слезинки.

На этот раз Кыча глянула на отца с виною: что поделать, если ни слезинки? Есть ведь и такое горе. Её кроткий виноватый взгляд пуще взбесил Аргылова, и, давая выход ярости, он сорвал с матичного столба нагайку.

— На тебе! На, ещё!

Кыча опустилась на пол рядом с матерью и закрыла голову руками.

Глава двенадцатая

В тот вечер уже приговорённый к расстрелу Аргылов-младший, буйствуя, добился всё-таки, чтобы его привели к следователю. К Ойурову вошёл на этот раз совсем другой человек: ни прежней заносчиво вскинутой головы, ни выпяченной груди, ни наглого в упор взгляда. Осторожно, с опаской, вошёл человек с поникшей головой, с бегающими, но потухшими глазами, вошёл вялой, шаркающей походкой побитого пса. Увидев его, Томмот поразился, как может измениться человек за какой-нибудь час-другой.

Валерий рассказал, с каким поручением послал его генерал Пепеляев, как он доехал до Якутска, где и у кого по пути останавливался, с кем виделся в городе. Не пропустив ни одной подробности, дал он показания и о Соболеве: кто его знает в отряде Пепеляева, рассказал о письме полковника Рейнгардта, о согласии Соболева выполнить порученное задание. «Подлец! — злорадствовал он про себя. — Рад был, когда предавал меня. Думал, продажная душа, что откупился мной. Теперь-то и тебя поставят к стенке!»

Увлёкшись, он, однако, вовремя опомнился, если вот этак выложить всё разом, то можно продешевить. Иссякнешь, как проколотый пузырь, и нет тебе никакой цены. Нет, тут вначале надо было поторговаться с ними, поставить условие сохранить жизнь, а уж потом давать показания. Ведь в течение всего следствия Ойуров только и знал, что твердил: «Чистосердечные признания трибунал учтёт». А если так, почему бы им не изменить приговор уже сейчас, ведь он дал показания? А не изменить, то пусть хоть по крайней мере подождут с приговором. С приведением его в исполнение…

— Гражданин следователь, я дал показания. Трибунал отменит свой приговор? Вы говорили мне…

— Я говорил вам это до приговора.

— Я бы ещё многое показал…

— Ничего обещать не могу, это не я решаю. Одно могу посоветовать: не лови-ка ты зайца вершой, а карася петлёй.

— Я готов дать показания ещё. Только мне надо прийти в себя. Завтра… или послезавтра, например…

Так, торгуясь, Аргылов всё же выиграл немного времени, только на что ему было употребить это время — вот чего он не мог для себя решить. Правду говорят, перед смертью не надышишься. Что за жизнь, если не волен ты распорядиться по-своему ни одной её минутой, не можешь уверенно сказать, что будет с тобою через час. Всё это — в божьих руках, а точнее сказать — в руках чекистов.

Каждый раз у следователя Валерий всё выпытывал, что с ним сделают и удовлетворят ли его просьбу, но в ответ слышал то же холодное: «Решаю не я».

К вечеру, когда в тесной камере с зарешечённым окошком и лампочкой вполнакала под потолком опять стало сумрачно, он услышал, как в соседнюю камеру кого-то привели с допроса, и, чуть задремавший, опять пришёл в смятение: почему его не вызывают? Правда, вчера и позавчера он, кажется, был чересчур скуп на показания. Но, с другой стороны, как же иначе-то? Признаваться тоже надо умеючи. Валерий ни за что не признался бы, например, в убийстве тех двух красноармейцев. Это было бы равносильно самоубийству. Как ещё протянуть волынку? По срокам, указанным в приказе Пепеляева, его передовые части в эти дни уже должны были подойти к Якутску. Так где же они, эти части? Где они? Будь они на подходе, чекисты наверняка отменили бы все смертные приговоры, зная, что за каждого своего убитого белые расстреляют десятерых. Что же всё-таки делать? Почему сегодня его на допрос не вызвали? Не потому ли, что вчера… Да, вчера, когда Валерий, в который уже раз, спросил о приговоре, Ойуров как-то странно усмехнулся. Больше того, к самим его показаниям следователь отнёсся с заметной прохладцей, будто бы даже незаинтересованно. Значит, решили — в расход!

Валерий вскочил и стал бегать от стены к стене: что же делать, что сейчас сделать ему, обречённому? Неужели всеми своими ухищрениями сумел он выиграть для себя лишь несколько дней? Неужели уже в эту ночь…

Он дико вскочил и забарабанил в дверь кулаками:

— Следователя!

Полусонный коридорный надзиратель отворил окошко, равнодушно глянул на беснующегося арестанта и поплёлся кому-то звонить. Прижав ухо к двери, Валерий пытался подслушать, но ничего не разобрал. Услышал он только невнятное бормотание дежурного да его приближающиеся шаркающие шаги.