Красивые души

– Ты выбрал суп-пюре из моллюсков и стейк с черным перцем, а я – овощной террин и венский шницель.

Каору поразился ее памяти.

Они въехали на шоссе Томэй в Йокогаме, направившись в Хонмоку. Плохо ориентируясь в окрестностях, подъехали к краю дороги и стали расспрашивать работягу на велосипеде.

– Тушеные потроха? Да в любой закусочной с красным фонарем! Вон там впереди есть одна, «Такатихо» называется.

Они решили зайти туда. У стойки в форме латинской буквы «U» стояли круглые стулья, на доске мелом написано меню. Тушеные потроха, рыбное филе, тушеный окунь, имбирь «Танинака», огурцы в соевом соусе… На стене почему-то висел детский рисунок «Извержение Фудзи». Поначалу Фудзико настороженно рассматривала обстановку, но когда принесли тушеные потроха, ее внимание переключилось на еду. Даже когда она брала палочками потроха и подносила ко рту кусочки рыбы, она выглядела изысканно и элегантно.

– У вас сегодня тайное свиданье? – бойко спросила официантка из-за стойки.

Неужели она узнала Фудзико? Взгляд у Каору посуровел.

– Не смотри на меня такими страшными глазами. Не часто к нам приходит такая красивая пара, не иначе сегодня ночью снег выпадет.

– Да вы, наверное, в молодые годы были куда красивее, – парировала Фудзико, в одно мгновение расположив к себе официантку.

8.4

– Мне хочется поехать туда, где ты жил, пока не перебрался в Нэмуригаоку.

Ему нравилось исполнять желания Фудзико. Он готов был отправиться хоть на край света, если бы она этого захотела. Поселок, в котором Каору провел детские годы, сильно изменился. Число торговых автоматов, пунктов видеопроката и круглосуточных магазинов росло – похоже, поселок и не собирался подолгу задерживать что-либо в своей памяти. Они медленно ехали по торговой улице, где большая часть магазинов уже закрылась. Каору искал дорогие его памяти дома, но все они были перестроены, и только монумент на иссиня-бледных ногах одиноко возвышался в парке на фоне полной луны.

От дома, в котором Каору прожил до семи лет и который часто посещал Сигэру Токива, не осталось и следа, на его месте стояло небольшое бетонное здание. Забавно, на нем была табличка с фамилией Тано. По странной случайности в доме, где когда-то жила семья по фамилии Нода, поселилась семья по фамилии Тано – те же иероглифы, только в обратном порядке. Каору выключил двигатель, открыл окно, посмотрел на оранжевый свет, струившийся из комнаты на втором этаже, прислушался – кто-то тихо играл на фортепиано. Наверное, ребенок Он сражался с менуэтом Баха: путался, останавливался, возвращался к началу; играл робко и неуверенно. Каору засмеялся, вспомнив свое детство, Фудзико спросила:

– Что ты?

– Вспомнил эту музыку. В детстве я пришел домой, уставший от игр, а мама ждала меня за роялем. Она сразу же заставила меня заниматься. Я начал рассеянно играть, даже в ноты не посмотрел. Получилось совсем не так, как надо, хотя и похоже на менуэт. Я сразу сообразил, что ошибся, но продолжал гнуть свое, сыграв до конца. Мама велела: «Сыграй так же еще раз». Но у меня не получилось. Пришел отец, сказал: «Ты сыграл вот так», – и исполнил мою версию. Так я впервые понял, что сочинять музыку значит уметь играть ее не один раз.

Фудзико задумалась. Играть на рояле, слушать музыку – то же самое, что вспоминать о редких встречах с Каору: улыбаться и испытывать раскаяние. Если попытаться объяснить любовь таким же образом, как Каору объяснил сочинительство музыки, то любить – значит еще и еще раз переживать сильные чувства.

– Если бы ты не уехал из этого поселка, мы бы с тобой не встретились… Да?

– Ну да. А если бы здесь не было реки, я не перебрался бы на другой берег.

– В древности люди сравнивали реку с судьбой. Может, и нами играет судьба, которую принесла река.

Каору слабо кивнул в ответ и опустил голову. Хотя ими и играла одна судьба, они совершенно по-разному принимали ее вызов. Каору слишком поздно понял это.

– Давай выйдем на берег?

Может быть, постояв на берегу реки, которая так часто уносила его радости и печали, он покорно опустит голову, соглашаясь с судьбой, или, наконец, откажется от своих чувств. Фудзико тоже хотелось постоять на берегу реки и проникнуться тайнами судьбы.

Они подъехали к насыпи и спустились в мискантовое поле у реки, ярко освещенное луной. Звонкое пение сверчков звучало как сигнал, зовущий в другие миры. Если бы эти миры действительно существовали, он похитил бы ее, украв у времени.

Несколько скамеек на берегу. Над ними фонари. В их свете Каору и Фудзико выглядели бледными, подавленными. Приближалось время думать о том, чего совсем не хотелось. Однако радость сегодняшнего дня, проведенного вместе, согревала их.

– Помнишь, как на этой реке было наводнение?

Фудзико тогда было одиннадцать, а Каору – девять лет. Как будто разлившаяся от наводнения река Т.М. свела их друг с другом.

– Я своими глазами видела, как город уходил под воду. Тогда я впервые поняла, что есть вещи, неподвластные человеку.

– Разлившаяся река показала мне мир, которого я совсем не знал.

Если течение реки воплощает судьбу, то суша переполнена капризами и непостоянством. Но в разных городах и странах, в политике и в истории, в любви и в женщинах текут реки, которые в любую минуту могут выйти из берегов. Да, несомненно, кровавый источник Фудзико связан с рекой судьбы. И эта река течет в сторону, противоположную судьбе Каору.

– Ты тоже показал мне мир, которого я не знала, – прошептала Фудзико Каору, молча смотревшему на темную реку.

– Я просто восхищался наводнением, пока ты думала о том, как его предотвратить. Точно так же я отдался болезни под названием «любовь», пока ты хладнокровно наблюдала за потоком судьбы.

Фудзико смотрела в погрустневшие глаза Каору.

– Не считай меня бесчувственной.

– Чтобы противостоять судьбе, которая уносила тебя, мне оставалось только одно: любить тебя сильнее, чем кто бы то ни было. Но ты выбрала то, что важнее любви.

– Я смотрю тебе в глаза, и в моем сердце закипает все, что там спрятано: страх, печаль, обожание. Я любила тебя. Так же, как и ты, я хотела отдаться своим чувствам. Пускай есть что-то важнее любви, но я хотела выбрать любовь к тебе и думала об этом серьезно.

– Я ждал явных подтверждений твоей любви.

– Каким образом я должна была показать тебе их? Почему ты не поверил моим словам?

– Разве я мог поверить словам? Ты и правда любила меня?

Фудзико посмотрела Каору прямо в лицо и кивнула. Каору пробормотал дрожащим голосом:

– Какое счастье! – Но слова его, казалось, значили: «Как печально!» – Ну почему только сейчас я это понял!

– Я считала, мое сердце не создано для любви, не в Бостоне, когда я увидела тебя и услышала твой голос, я поняла: оно раскрылось навстречу чувству. Мне показалось, что-то начинается.