Краски времени

Васнецова все "сажали" то на ту жердочку, то на эту. Он же уподобился изображенному им витязю, который, опустив красное копье, читает надпись на камне: "А прямо поедешь…" Так и поехал прямо, чтобы и самому целу быть, и коня сохранить. Хотя и еще две дороженьки лежали, одна — вслед за Перовым, Прянишниковым, Маковским рисовать жанровые сцены.

Ведь и за "Книжную лавочку", и за "Преферанс", и за "С квартиры на квартиру" хвалили. И типы обозначены точно, и ситуации характерные. Не зря о нем говорили: "Первоклассный мог быть жанрист… очень близкий по духу к Достоевскому". Высока оценка! Васнецов владел цветом, мог разработать свое видение света и воздуха, последовав за импрессионистами.

Но лишь "…в сказке, песне, былине, драме — сказывается весь целый облик народа". Объяснением этой фразе еще одно: происхождение. Васнецов родом из Вятского края — яркой, веселой, пестро раскрашенной дымковской глины, принимающей образы румяных парней с гармошками, разъезжающих на свиньях или бубенчатых тройках; из края капа — кованого узорчатого березового наплыва; кружевной деревянной и каменной резьбы…

"…Человек страстный, там жила "стихия" сложная…" — говорил о нем М. В. Нестеров.

Васнецов вспоминал старинные нянины "пропевы" и пытался дать выход своей стихии в сказке, сам себя называл былинником.

Из "несильных вятичей". А Шаляпин почему-то замечал в нем медвежьи ухватки. Наверное, был прав — десять лет расписывать 2880 квадратных метров во Владимирском соборе — дело нешуточное. Требующее ухватистости, крепкой выносливой силы воли и тела… Впоследствии Васнецов и сам удивлялся: "Видно, в молодости все можно". Падал с лесов, разбивался… Напрасно, конечно, говорили, что его типы равны Мике-ланджело. Но правы другие: достойно возобновил живую и зримую школу иконописания. Рисовал живых в силе и страсти людей. А вот привыкший к бестелесным равнодушным ликам киевский митрополит утверждал, что в лесу "не желал бы встретиться с васнецовскими пророками".

По древнерусской традиции художник шел от "привлекающих людей". Среди ломовых извозчиков встретил Ивана Петрова и чуть не закричал от радости: узнал Илью Муромца, а Алеша Попович у него похож на Андрея Мамонтова. В херувимах и серафимах Владимирского храма замечали васнецовских детей…

Особой силой психологического рисунка отличается, конечно, "Царь Иван Васильевич Грозный". Ювелирно выписаны парчовый опашень и сафьяновые сапоги, уверенно топчущие двуглавого орла на ковре. В теремном окошке видна заснеженная Москва. Цветисто все вокруг — и одежда, и орнамент стен, да темновато, приглушенно. Приостановился Иван Васильевич, размышляет. Желтоватое, морщинистое, орлиное, властное и недоброе лицо. Не глядит он подобно трем богатырям, "…не обижают ли где кого". Нет. Крепко зажат в руке жезл, которым проткнет сына своего Ивана. Сам он хочет обидеть, коршуном налететь, шаг еще — и того и гляди прольется новая кровь. Умен бес, да коварен. Царя написал художник, хотел, не хотел ли — деспота. Дикое, безрассудное зло глядит из его очей…

Одно из самых удачных полотен Васнецова.

Этот невысокий, легкой кости человек полностью соответствовал пословице: вятский — народ хваткий. Самая любимая одежда его — рабочая синяя блуза. Когда писал, пел. Замечали, что труд почти его не утомлял.

А. Куприн вывел его под именем Савинова в одном из своих рассказов — периода росписи Владимирского храма: "…он со своими длинными, небрежно откинутыми назад волосами, с бледными, плотно сжатыми губами на худом аскетическом лице как нельзя больше походил на одного из тех средневековых монахов-художников, которые создавали бессмертные произведения в тишине своих скромных келий…"

Таким же благостным, истовым, бесстрастно на мир взирающим изобразил себя художник еще двадцатипятилетним: пусть бежит мимо мельтешащий день, ему, мастеру, запечатлевать явления величественные, монументальные. На нем художническая блуза с бантом, белый воротничок…

А вот Крамской почти в то же время написал его в сюртуке и галстуке — с милой лукавинкой, благости ни-ни, разве что этакая обаятельная стеснительность…

Конечно, подвижничество присуще характеру Васнецова. Все же около двадцати лет создавал он своих "Богатырей". До сих пор стоит подивиться "Каменному веку" в историческом музее — "образу радостного искусства" — "громадному ряду сцен и картин из жизни первобытных людей".

Непреклонным написал его в 1891 году Н. Кузнецов — ратником, оглянувшимся в последний раз перед боем. Таким он и остался до последнего жизненного часа, труд сберегал его: в семьдесят семь давали не больше семидесяти и еще любовались сохранившейся красотой.

Человек ласковый, необременительный, добрый к людям, он приживался в компаниях веселых, негромких, талантливых. Где не стеснялись и не стесняли. У Третьякова, в Мамонтовском кружке, где "…светло, тепло на душе…", слыл Васнецов разговорчивым, оживленным.

Справедливым. Ущемили интересы художников — вышел из Товарищества передвижников…

…Давайте съездим в Абрамцево. Не сохранился "Яшкин дом" (Яшка — шутливое прозвище Веры Мамонтовой), где Васнецов создавал своих "Богатырей". Но сохранились аллеи, где он гулял, гостиная, где читал любимого "Купца Калашникова", выстроенная по его чертежам церквушка-невеличка; избушка на курьих ножках: на ее фронтоне распростерла свои тонкие длинные крылья круглоглазая летучая мышь… Приезжайте в Абрамцево лучше всего золотой осенью, в дни, когда музей закрыт. Тишина поможет вам представить живого Васнецова и тех, с кем этот "рельефный" человек здесь счастливо жил, "грешный лишь в том, что мало учился и слишком расточительно обращался со своим дарованием".

ПОСЛЕДНИЙ ПОРТРЕТ

В своем полете откуда-то из горных глубин он ударился о суровую, жесткую, грубую русскую действительность, разбился и рассыпался драгоценными осколками.

А. Н. Бенуа

Михаил Александрович Врубель (1856 — 1910) окончил Петербургскую академию художеств. Его картины "Демон", "Пан", "Царевна Лебедь", "Девочка на фоне персидского ковра", многие другие, а также лучшие портреты его кисти вошли в сокровищницу русского искусства.

Портрет Брюсова — последний, созданный Врубелем. Больной, падающий художник не цепляется за жизнь, но силой своей воли и гения отвоевывает каждый день творчества. Оно вспыхнуло так ярко, что казалось — в этом ослепительном огне дотла сгорит болезнь… Один из лучших портретов. Последние усилия. Врубель работает самозабвенно, без отдыха. Переделывает. Передумывает. Кончая портрет, его уже почти не видит: художник слепнет. И портрет Брюсова остается неоконченным.

История портрета — не только рассказ о мужестве и подвиге. Но и о глубокой симпатии двух замечательных, образованнейших и благороднейших людей рубежа XX века. Талантливых и не торгующих своим талантом, гордых, сильных людей, презирающих все тупое, самодержавное, мещанствующее.

Они встретились зимой в Петровском парке, в деревянном домике лечебницы, где было "неуютно и неживо". Брюсов пришел на свидание к Врубелю молодым, тридцатидвухлетним, но уже известным поэтом и мыслителем, чей дух был возвышен и смятен сражающейся и погибающей революцией 1905 года.

Так! Я незримо стены рушу,В которых дух наш заточен.Чтоб в день, когда мы сбросим цепиС покорных рук, с усталых ног,Мечтам открылись бы все степиИ волям — дали всех дорог.