Красная камелия в снегу
Шрифт:
— Он что — военный? Володька.
— Нет, папа инженер в проектном институте. В армии служит, когда призывают — как все. Я тоже в будущем году в армию идти должен. А папа сейчас уже в… как это по-русски? Милуим — это старые люди, их берут в армию для охраны и всякой такой службы, не боевой.
Володька — старый?.. Да, летит время. А автомат-то — «Калашников»! Израильская армия… Садиков много читал и слышал о ней. Специальный курс лекций в свое время прослушал о войне Судного дня. В общем, генералы из академии давали понять, что на сегодня это лучшая армия в мире — по боевому опыту.
Это были как бы две параллельные линии, не пересекающиеся даже в бесконечности…
— Ишь, Володька-то, отец твой, какой бравый… Да ты раздевайся, чего стоишь? Пальто снимай, шляпу. Где твои вещи?
— В гостинице. Меня в гостинице поселили.
Авраам снял пальто, под которым оказался черный пиджак и белая рубашка без галстука. Под шляпой была маленькая расшитая серебром шапочка, ее он не снял.
— Садись, давай знакомиться, раз уж родственники…
Конечно, думал Прокопий, Володька совершил непростительный поступок, можно сказать, преступление, но сын-то его в этом не виноват. «Дети за родителей не отвечают» — вспомнил он афоризм своей партийной молодости.
— Папа ранен был года два назад, — сообщил Авраам, усаживаясь за стол. — В Шхеме, когда улицы патрулировали, в него гранату бросили. Слава Богу, остался жив. Но после лечения его — в милуим.
Прокопий вглядывался в лицо своего внука. Пожалуй, на Володьку похож: светловолосый, глаза серые, нос короткий, с набалдашником. Смотри, рязанская порода себя оказывает…
— С угощением у меня негусто. Вот супу могу предложить, котлеток пожарим.
— Нет-нет, дедушка. Я кушать не буду, я сыт, — поспешно сказал парень.
— Неправильно получается. Надо для знакомства выпить и закусить — у нас так положено.
— Выпить? Ты имеешь в виду водку? Это можно, водка всегда кошер.
Прокопич, забыв про солидность, вскочил со стула и поспешил к холодильнику. Надо же, собутыльник, да какой…
— У меня тут на всякий случай… — Он хитро подмигнул внуку.
Запинка получилась с посудой.
— Дедушка, а у тебя бумажный стаканчик не найдется?
— Зачем это? А из стеклянного чем плохо?
Авраам смутился:
— У тебя посуда не кошерная. Я не могу, извини.
— Ну ты прямо как старовер: они из чужой посуды век не станут…
Выход нашелся простой: половину бутылки отлили деду в пивную кружку, а вторую половину внук пил из горлышка — бутылка ведь новая, значит, кошерная.
— Ну, удивил ты меня, — сказал Прокопий Васильевич, сделав хороший глоток из кружки. — Я ведь о твоем существовании не знал, что ты на свете есть. И вдруг… Да, удивил. Закусывай сырком, закусывай.
Авраам очистил мандарин, закусил долькой.
— Как же не знал? Родители вам письма писали. И ответ получали от бабушки Лены. Мне вслух папа читал. Я, можно сказать, русский язык так учил.
Открытие за открытием! Значит, покойница таилась от него, а сама потихоньку переписывалась с сыном. Как это еще понять можно?
— А вы там по-русски говорите?
— Родители между собой и со мной — по-русски.
А вот Лия русского не знает, как-то не научилась.Прокопий Васильевич чокнулся своей кружкой с его бутылкой.
— Давай за встречу. За знакомство, в сущности говоря. Ну, удивил…
Внук улыбнулся, лихо раскрутил бутылку и влил в себя чуть ли не половину содержимого. Прокопий даже крякнул:
— Ты даешь! Где это ты так научился?
— У любавических хасидов. Они здорово пьют. Они из России.
— А по какому делу в Москву пожаловал, позволь спросить?
— Преподавать меня пригласили в местную ешиву. Тут у вас в Марьиной Роще. Конечно, есть более ученые специалисты, но ешива хочет, чтоб хотя бы один был молодой, такого возраста, как сами студенты. Чтоб они не думали, что все ученые люди обязательно старые. Понимаешь?
— Понимаю, — несмело сказал полковник. На самом деле он никогда не слышал слова «ешива», хотя по смыслу разговора догадывался, что это учебное заведение.
— Ты мне скажи, мне любопытно, — сказал Прокопий Васильевич, когда выпили еще. — Только не обижайся.
Вот смотрю я на тебя: ты совсем наш, рязанская порода. А уж про Володьку и говорить нечего. Так? И фамилия у вас русская — Садиковы.
— Фамилия-то как раз еврейская, — перебил внук, — от слова «цадик», то есть праведник. Сначала, наверное, было Цадиков, а потом «цэ» перешло в «эс», получилось Садиков.
Это была такая откровенная нелепость, что Прокопий Васильевич решил пропустить ее мимо ушей и продолжить свою тему:
— Вот я и спрашиваю: как вам там живется среди евреев? Они вас своими, небось, не признают?
Авраам посмотрел на деда с некоторым удивлением:
— Папа действительно не еврей, ну и что? Он по закону равноправный израильский гражданин, голосует на выборах за Ликуд, служит в армии, работает в институте, изобретения имеет. Его все очень уважают. А в Израиле, если посчитать, наверное, четверть граждан не евреи.
— А ты кто?
— Я? Еврей, конечно, кто же я еще?
— Наполовину. Ты еврей наполовину. Я-то знаю.
Парень укоризненно покачал головой:
— Дедушка, евреев наполовину не бывает, как не бывает на одну четвертую, одну восьмую… Это арифметика нацистов. У нас так: или еврей, или нееврей. Либо туда, либо сюда, никаких половин и четвертушек.
Прокопич хитро подмигнул:
— А почему тогда ты еврей, а не русский? Ведь половины равны между собой.
— А потому что все определяется материнской половиной. Евреи считают происхождение по маминой стороне. Так написано в законе. Ну и, конечно, любой человек может пройти гиюр, принять еврейскую религию.
— Но ведь он все равно остается тем, кем родился. Заново родиться нельзя.
— У такого человека заново рождается душа. Это важней, чем тело.
Что? Душа важней, чем тело? Типичный идеализм! Этого Прокопий Васильевич вытерпеть не мог. Философские познания, почерпнутые на занятиях по истории партии, всплыли в голове старого коммуниста:
— Ты что говоришь, внучек? Это же поповщина получается какая-то. Идеализм антинаучный. Как тебе не стыдно, ты же образованный человек, а рассуждаешь как баб-ка-свечкодуйка. Ты же окончил эту…