Красная королева
Шрифт:
– К чему такое торжественное предисловие? – ответил Лейстер. – Ты знаешь, что у меня любовь и честолюбие горят общим пламенем. Может быть, ты собираешься сделать мне какое-нибудь особенное признание? Быть может, прекрасные очи Марии растопили ледяную кору вокруг твоего сердца и ты собираешься принести великую жертву дружбе, отказавшись от своей страсти, если я признаюсь тебе в своей любви к ней?
– Что ты говоришь! Ты воображаешь, что я стал твоим соперником? Нет, будь уверен, что если бы даже Мария Шотландская была той женщиной, которую я мог бы любить, то корона на ее голове заставила бы для меня потускнеть блеск ее очей. Я спрашиваю тебя совсем по другим основаниям. Мария относится к тебе подозрительно потому, что тебя рекомендует Елизавета. От того, кого Мария выберет себе в супруги, она требует
– Конечно! Разве ты опять нашел Филли?
– Да, я нашел ее. Она теперь в женском платье и находится на службе у королевы. Филли из-за тебя стала несчастной: она навлекла на себя ненависть Екатерины и подверглась пытке. Она спасла тебя, когда ты лежал в объятиях Фаншон.
– Это я знаю, и если я могу сделать что-нибудь, чтобы отплатить ей за услугу, то сделаю это с радостью.
– Дэдлей! Эта бедная девушка уже тогда любила тебя! Ты презрительно улыбаешься, быть может, втихомолку ты издеваешься над тем, что уродливое ведьмино отродье осмелилось поднять на тебя свои взоры. Но это ведьмино отродье рисковало жизнью за тебя. Филли чиста и добродетельна; это – благородная, верная душа. Но вот чего ты не знаешь: ее внешность была искусственно искажена, и теперь на ее нежное чело ниспадают шелковистые белокурые волосы, а глаз чарует волшебная стройность ее стана, и она по-прежнему любит тебя. Говорю это тебе в предупреждение. Прибавлю еще, что все в замке думают, что из нас троих для Филли всего милее был я, так как ее преданные уста ни разу не обмолвились ни единым словечком о тебе. Так смотри же, признаваясь королеве в любви, берегись показать ей, что понимаешь истинное значение взглядов Филли! У женщин острое зрение, и если Мария найдет, что ты среди ее служанок нашел ей соперницу, то тебе придется с большим позором покинуть Сент-Эндрью.
– Значит, королева приглашает меня туда?
– Я принес тебе письмо от нее, но сначала скажу тебе еще следующее. Филли священна для меня, как дочь лучшего друга.
– Ты просто невыносим с своими опасениями, ты словно завидуешь мне в чести завоевать симпатии сердца этого маленького чертенка.
– Мои опасения заключаются только в том, что ты не послушаешься моих предупреждений и повредишь этим только самому себе. Не пытайся опять, как и прежде, пользоваться услугами Филли и при ее посредстве узнавать намерения Марии.
– Ах, боже, как ты надоел мне с этой Филли! – нетерпеливо пробормотал Лейстер. – Где письмо королевы?
Сэррей передал приятелю письмо, и тот с громадным нетерпением вскрыл его; но едва успел он пробежать его, как лицо его засветилось торжеством.
– Она хочет видеть меня, хочет лично переговорить со мной, а потом уже решить. Теперь жребий брошен, и моя участь решена! – возликовал Дэдлей. – Да, стоит мне протянуть женщине хотя бы кончики своих пальцев – и она погибнет. Но я не хочу обмануть доверие Марии; она будет королевой моего сердца, и во главе ее войск я укажу Англии шотландскую границу. Сэррей, я буду королем и назову своим лучший цветок всего мира.
– Не торжествуй так преждевременно! – остановил его Сэррей с печальной улыбкой, потому что он знал, как горько придется Лейстеру разочароваться в своих розовых надеждах. – Одновременно с тобою руки Марии добивается также лэрд Дарнлей. До сих пор она только сообщила тебе, что хочет повидаться с тобою, а этого от нее мог потребовать посланник Елизаветы.
– Приз, который получаешь после трудной борьбы, особенно ценен! Роберт, неужели ты не веришь, что мне удастся взять верх над каким-то шотландским пьяницей? Клянусь Богом, я был бы способен приписать все это твоей зависти, если бы не видел примеров твоей непоколебимой добродетели. Нечто подобное уже приходило мне в голову, когда ты так неожиданно исчез и я узнал, что ты отправился в Сент-Эндрью. Я говорил относительно этого с Сэйтоном. Прости, это было неосторожно, но лучше, если ты узнаешь об этом от меня, а не от него! Мне стало не по себе, когда ты ускакал не простившись, но теперь я уже раскаиваюсь в своей неосторожности. Лэрд ответил мне, словно мужик, и мы чуть не обнажили
мечи друг против друга…– Из-за того, что он не хочет, чтобы рука Марии Стюарт досталась англичанину?
– Ну да! Кроме того, и он знает, что ты был поклонником его сестры.
Взор Сэррея так и впился в него, и он воскликнул таким тоном, который ясно показывал, какая буря бушевала в его груди:
– Неужели Сэйтон сказал тебе, что я любил его сестру? Неужели он решился хоть чем-нибудь опорочить имя Роберта Сэррея, и ты в ответ на это промолчал?
– Роберт, – в полном замешательстве ответил Лейстер, – лишь я один виноват, если он взбеленился. Мне очень захотелось намекнуть этому неотесанному парню, что тебе есть что порассказать о его сестре, а он вел себя так, как будто Сэйтон слишком высока для Сэррея.
– Дэдлей, всю жизнь я считал самой большой подлостью, если мужчина хвастается победами, которые должны быть для него священными. Ты знал, как я боролся со своей склонностью, как, наконец, я справился с нею, хотя и на всю жизнь сохранил воспоминание о ней, как о святыне… А ты подверг эту тайну грубому издевательству высокомерного болвана. Это разлучает нас; отныне наши дороги лежат врозь, потому что я уже никогда более не буду в силах доверять тебе; ведь тебе не дорога моя честь.
– Роберт…
– Не будем напрасно оскорблять друг друга. Тайна, которой я тебе не доверял, которую ты мог только отгадать, оказалась для тебя желанной причиной вызвать на ссору человека, надменность которого тебе отлично известна. И ты предал этим не только друга, но и Марию Сэйтон, да и меня самого выставил перед ней в некрасивом виде. Я не упрекаю тебя, так как могу обвинять лишь себя; ведь я уже давно должен был заметить, что натуры, настолько различные, как мы, должны сторониться интимного сближения друг с другом. Скажу тебе откровенно, что мне пришло это в голову еще тогда, когда ты легкомысленно говорил о том, кому бы – Елизавете или Марии – подарить тебе свое сердце. С того дня я в душе перешел на сторону тех, кто предостерегал от тебя Марию.
– Это не очень-то лестно! – засмеялся Лейстер, раздраженный тем, что Сэррей не оценил его откровенного признания, и оскорбленный тем, что тот порывал с ним дружбу. – Но твоя деятельность не увенчалась успехом!
У такого сердечного человека, как Сэррей, насмешка в подобную минуту, скорее всего, могла охладить теплоту чувства. Объясняя Лейстеру, что в дальнейшем их дружеские отношения невозможны, Сэррей почувствовал себя так, словно лишился части своей жизни; это была жертва, которую он приносил своему чувству чести; у него не было другого выбора, как или примириться со словами Лейстера и таким образом обречь себя презрению Марии Сэйтон, или же показать открытым разрывом, что эти слова являются простой болтовней, за которую он не ответствен. Но в то время как его сердце сжимала скорбная необходимость порвать со старым другом, тот позволял себе насмехаться, говоря, что он, Сэррей, напрасно старался помешать ему совершить недостойный поступок.
– Милорд Лейстер, – холодно ответил он, – имел ли я успех или нет, но я действовал как искренний друг, и если мне и хотелось ради собственного спокойствия иметь доказательство правоты своих действий, то теперь я имею таковые. Тот, кто так легко может расставаться с другом, как меняет любовниц, никогда не возвысится до понимания истинной дружбы… Ну, да что говорить!.. Шотландская или английская корона скоро заставит милорда Лейстера забыть о тех страницах прошлого, которые связывали его с Робертом Сэрреем.
С этими словами он вышел из комнаты, чтобы отправиться к Сэйтону.
Лейстер задумчиво смотрел ему вслед; он чувствовал себя так, словно от него отлетал его добрый гений, но оскорбленное самолюбие не позволяло броситься вслед за другом и просить его о прощении.
– Ступай! – пробормотал он. – Ты презираешь меня только потому, что еще не веришь в меня. Ты не подозреваешь, что мне не хватает только счастья, чтобы стать таким же человеком, как ты. Но, когда мою голову украсит шотландская корона, когда смеющийся взор Марии скажет тебе, что она счастлива, когда в злобном бессилии разразится гнев Елизаветы, тогда я протяну тебе руку и крикну, что не забыл того времени, когда мы с тобой были друзьями. Тогда я покажу своим вассалам человека, которого уважаю больше всех на свете!