Красная луна

Ей захотелось созорничать. Все равно вечер был длинный, работать не хотелось, развлекаться тоже, Хайдер не звонил, и свидание не было назначено. В больницу она завтра выезжала, как обычно, к восьми. Правильно, она скоротает время со слепой девкой. А заодно узнает кое-что. Так, ход конем. Маленьким коником. Проверим…

Она взяла с окна большую шкатулку, скорее похожую на ларец или сундучок. Повернула в замке ключ. Откинула крышку. Ее лицо все озарилось отсветами, огнями, по щекам заходили, заиграли цветные сполохи, будто бы ее снизу подсветили северным сиянием. «Жаль, она не видит всего этого великолепия. Но ведь она может пощупать. И ее пальцы поймут. И она сама все поймет. Интересно, какова будет ее реакция? Если Амвросий не посылал ее на дела, связанные с ЭТИМ, она и не отреагирует. Если она в курсе…»

Ангелина подхватила тяжелый ларец под низ и поставила на стол, рядом с сидящей в кресле Дарьей.

Что это стукнуло? — спросила Дарья.

Это? Дай сюда руку.

Ангелина бесцеремонно взяла Дарьину руку и положила ее сверху того, что россыпями, ограненными камнями, сколами и самоцветными друзами, связками золотых колец и куканами с нанизанными на них золотыми и серебряными браслетами лежало в сундучке. Пальцы Дарьи вздрогнули и зашевелились. Она ощупывала драгоценности, лежащие в шкатулке.

Ты понимаешь, что это?

Понимаю. Это украшения. Много украшений. Это женские украшения, правильно?

Правильно. Ты никогда не носила никаких украшений?

Носила. Золотую бабочку из Орхонского сокровища барона Унгерна. Барон Унгерн был предком моей матери. Унгерн-Штернберг. Слышали?

Что-то такое слышала. Где теперь твоя золотая бабочка?

Это был бражник мертвая голова. Acherontia atropos. У меня ее украли тогда, когда украли ребенка.

Ангелина положила руку на ее тонкую ручку, копошащуюся в драгоценностях. Сжала запястье.

Почему ты не спрашиваешь, откуда у меня эти побрякушки?

Не хочу. Не хочу спрашивать. Откуда-нибудь из плохого места. У вас голос стал такой… черный.

«Нет. Она не знает. Или искусно притворяется. Нет, рука не дрожит».

А если я скажу тебе, что все эти штучки достались мне от мертвых женщин, а?! Может быть, я ведьма, а?! И я привела тебя к себе, чтобы вволю покуражиться над тобой, а потом взять да и зарезать тут втихомолку, а?! И снять с тебя… да нет, не зарежу тебя. С тебя же нечего снять. Грабитель не поживится. Ты плохая добыча. А-ха-ха-ха!

Ангелина захохотала. Она хохотала сладко и смачно, долго и вкусно. Исподтишка рассматривала Дарью. «Нет, никакой реакции. Так надменно сидит и слушает, как оперу Моцарта. Крепкий орех ты, девка. Ну ничего. Я тебя расколю». Отсмеявшись, заправила Дарье за ухо прядь свисающих на грудь длинных смоляных волос.

С меня есть что снять.

Что? Скальп? Аха-ха!..

Нет. Золотой крестик. Отец Амвросий надел на меня золотой крестик. Вот он.

Дарья вытащила из-за пазухи крестик на ярко сверкнувшей золотой цепочке. Когда они обнимались с Чеком на старом матраце, Чек иной раз в порыве страсти хватал ее крестик зубами, а она вырывала его у него изо рта и шептала: так нельзя, Бог тебя накажет.

Ну, так сразу снимай!..

Дарья сидела не шелохнувшись. Крест лежал поверх платья золотой слезой.

Вы или сумасшедшая, или зверь. Зачем Нострадамий привел меня к вам? Он сказал, вы доктор. Никакой вы не доктор. Вы чудовище. А еще красивая.

Мне не твой крестик нужен, дура. Мне нужна ты. Ты не беременна?

Дарья не сразу ответила.

Нет.

А если ты обманываешь меня?

Вы считаете, я сплю со всеми скинами скопом?

Можно спать с кем-нибудь одним и забеременеть.

Я была бы рада, если бы я забеременела снова.

Рада?

Счастлива.

Хочешь, я возьму у тебя кровь на беременность? У меня домашняя лаборатория. Очень простой тест. Раз-два — и готово. Хочешь, я проверю тебя?

И она увидела, как снова засветилось ее неподвижное тонкое лицо.

Да. Хочу. Очень.

Дай сюда руку. Мне нужна капля твоей крови.

Дарья протянула ей руку так, как протягивают руку за куском хлеба.

И Ангелина впервые увидела, как дрогнули ее неподвижные, будто мраморные, губы.

Так. Хорошо. Что и требовалось доказать. И золотой крестик — память. Дешевые, сусальные я выкидываю. Нет, она не знала о работе Амвросия. Иначе она сорвалась бы с места и, спотыкаясь, кувырком, нащупывая руками стены, выбежала вон, заподозрив меня в том, что выделывал Амвросий. Мне повезло! Свежий образец! И ничей. Можно сказать, с улицы. Аристократки и дочки бизнесменов хороши, при них баксы, при них их цацки и бирюльки, при них, на худой конец, откупные суммы их родителей. Но мы же никогда не пользовались откупными суммами. Это означало бы — провал всей системы. А система отлажена, и каждый шаг внутри нее взвешен и рассчитан. Мене, текел, фарес. Или упарсин? Да, воред бы упарсин. Что такое «упарсин»? Это как название лекарства. Как — аспирин. Девка беременна, и она с улицы, и никто не узнает, не будет охотиться на охотников. Мне сегодня повезло. Ура!

Когда Ангелина вышла из комнаты, где она делала экспресс-анализ, в гостиную, она нашла Дарью уже не сидящей в кресле — стоящей около ночного, дегтярно-темного окна. Дарья положила обе руки на стекло, ощупывая его трепещущими, как крылья бабочки, ладонями. «Бейся, бейся, пташка, бейся о стекло, золотая бабочка, ахеронтиа атропос, бражник мертвая голова. Теперь ты, душечка, мертвая голова. Почти. Ты в моей личной тюрьме. Ты драгоценный товар. И я тебя дорого продам. Очень дорого. Так дорого, как ты и не подозреваешь. Возможно, что и твоего первого ребенка прикарманили наши люди. Все может быть. Наша система отлаженно, четко работает. Наших людей много везде. И нас очень трудно обнаружить. Всякий, кто хочет скрыться, скроется».

Она шагнула к застывшей у окна Дарье. Положила руки ей на плечи.

Дарья вздрогнула.

«Наконец-то эта сучка вздрогнула».

Поздравляю. Третий месяц, — торжественно сказала Ангелина.

Перед домом тщетно расхаживал туда-сюда маленький человечек. Он ходил, задирал голову, смотрел на освещенные окна. Все окна в конце концов погасли. Остались гореть во всем доме, в ночи, только два. «Там, там они, — шептал маленький пьяница замерзшими губами — ночью снова подморозило, и поднялся сильный, пронизывающий ветер, — там они обе. Зачем я привел ее, нежную, к той, злой? Чтобы нежность наткнулась на черное острие. Так надо. Их надо было столкнуть. Вылетит искра. Все так непросто. Я вижу их слитно текущие судьбы. Я вижу взрыв яркого света в конце дороги. Но всякую дорогу надо ведь пройти, пройти до конца, Господи?!»

ПРОВАЛ

Вчера я наклонялась над его широким, как тарелка, лицом. Татарские скулы; косые глаза. А сам из перерусских русский. Железная пята Азии наступила на каждое горло. Железная рука Азии измяла каждую податливую бабью грудь. А мы врем сами себе, что мы русская страна, чистая страна, вся насквозь славянская страна. Как можно нагло врать самим себе в лицо, когда в каждом из нас течет хоть капля крови инородца? Хоть сейчас на анализ бери. На исследование ДНК. Ох и будет открытие: в России нет чистых русских! Что ж они народные песни-то поют? Голосят: русский порядок, руссише орднунг? Я наклонилась над его широким, как монгольская миска, лицом и спрашиваю: Хайдер, тебе расчистить дорогу к славе? Он смеется: мне не нужно славы. А к власти? И тут его круглая рожа просветлела. Клюнул на блесну. «К власти — можно. Но прекрати эту болтовню. Это все бабья болтовня, Ангелина. Какую власть ты имеешь в виду? Над моими солдатами, над моими соратниками, внутри организации — или…» Конечно, или, сказала я. Я имею в виду только «или». Но для этого тебе необходимо убрать тех, кто работает рядом с тобой. Запомни: у вождя соратников нет. У него есть только враги. И их надо уничтожить. «Что за пещерный метод, — рассмеялся он, и дернулась вбок его голова на подушке, — им уже, кажется, не раз пользовались…» И что, спросила я, ты считаешь, что старые методы хуже? Да они, к твоему сведению, самые верные. Что ты имеешь в виду? А то. Убери с дороги самых верных. Тех, кто больше всего клянется тебе в верности и в подмоге. Эти — первыми предадут. Выдадут тебя с потрохами.