Красная Луна
Шрифт:
А то вдруг однажды накрыл своей большой ладонью её пальчики, нервно выстукивающие на столе, будто на барабане, какой-то танец папуасов: будто капкан захлопнул. Попался зверёк! Погладил ладонь своими шершавыми, как наждачная бумага, пальцами. Она смутилась, поспешно выдернула руку, сознавая, что лёгкое пожатие кисти ей приятно. Было ощущение, что сердце сорвалось с места и мечется в огромной пустоте тела. Затем сердце вдруг расширилось, заполнив эту пустоту, и слышно было, что оно стучит, будто заведённые часы у взрывного устройства… Счёт пошёл… Жёсткая ладонь сжимала и отпускала сердце…
Вообще он часто уходил от темы, рассказывал различные байки из своей жизни, наблюдая за реакцией Олеси. Шутил, пытался рассмешить. А она язвила в ответ.
А на лекциях, наоборот, смотрел мимо, отводил глаза, поймать его взгляд было невозможно: он становился вертким, точно ящерица, которая боится того, что придётся оставить хвост в цепких руках. Заметила, что если она начинает смотреть тоже мимо, то он принимался
Как-то столкнулась с ним в узком коридоре – так он весь сжался, чтобы её не коснуться случайно… Подумала: «Зачем же он ловил мою ладонь в свою, будто задремавшую зверушку?»
Сердце замирало в предчувствии счастья, когда представляла, что целый месяц она пробудет с ним на фольклорной практике.
Тарахтел моторчик катера, мелькали по обе стороны реки ивы на берегу… Вода стояла такая большая, что кроны ив находились наполовину в воде, полоскали свои листья в реке, будто женщина, смывающая шампунь с распущенных волос… А дальше корабельные сосны устремлялись ввысь, качали своими мохнатыми кронами, словно головами в нутриевых шапках. Они плыли на закат, на роскошный малиновый занавес, который на глазах темнел, будто пропитывался кровью… На палубе гулял ветер. Он трепал волосы так, что от женских кудрей, старательно уложенных на бигуди, ничего не оставалось. Волосы стали напоминать мочалку, которой не один год тёрли спину… Мелкие брызги, подхваченные ветром, летели в лодку, и становилось очень холодно. Одна из девушек повязала по-деревенски платок до подбородка, закрывая лоб. Смеясь, за ней последовало ещё несколько. Остальные натянули поверх свитеров куртки. Олег Борисович вырядился в кепку, надвинул её почти на глаза, видимо, боясь, что её может унести ветер. Багровый солнечный шар, не достигнув горизонта, запал в сизую тучу, похожую на горный хребет. Начал накрапывать мелкий дождь. Олеся подумала о том, что она теперь понимает, что значит «дождь сеет, как из сита». Они все сидели теперь, прижимаясь друг к другу, а некоторые даже в обнимку… Она оказалась зажатой между подругой Светкой и Олегом Борисовичем. Её била видимая дрожь. Она прямо чувствовала, как по коже бежали мурашки, поднимая волосы. Негнущимися пальцами достала зеркальце, чтобы поправить по-идиотски повязанный платок. «Ну и рожа… Губы синие, точно только что ела чернику; нос – как у заправского алкоголика, красный, лоснящийся, облупившийся от ветра и воды; глаза – будто она полдня занималась подводным плаванием в хлорированной воде…»
– Хороша красотка!
Она посмотрела на Олега Борисовича – и увидела, что его нос такой же красный, да ещё с синими прожилками, пористый… Ей стало смешно… Она не выдержала и прыснула… Света толкнула её в бок локтем:
– Успокойся!
– Лодку перевернёшь! – предупредил Олег Борисович. И цепко взял её за рукав, точно маленькую девочку.
Сердце ушло куда-то вниз, как при спуске в самолёте…
Жить поселились в школе. Лето было в том году сырое и холодное, как говорят, гнилое, и оно плавно перетекло в такую же заплаканную и тоскливую осень. Спали на полу на матрасах из детского сада. В комнате пятнадцать человек. Готовили сами на кухне: назначали дежурных. Олег Борисович привозил продукты из районного центра или покупал у местных жителей. Всё было очень непривычно. Чего стоил один туалет на улице, в который страшно вечером ходить одной… Мылись в местном озере, несмотря на холода и студёную воду. Хотя некоторые ребята договаривались с местными жителями о бане, но Олесе в бане от духоты и жары становилось плохо – и она просто боялась туда идти. Олеся заходила неглубоко в воду, чуть выше колен, и намыливала шампунем голову, потом промывала волосы, нагибаясь и опуская голову в студёную непрозрачную воду, в которой плавали сине-зелёные водоросли. Завязывала после мытья голову платком, как на шоколадке «Алёнушка», чтобы не заболеть… Она даже не завивала пряди здесь на бигуди: бесполезно было, всё распрямлялось через полчаса… Ходила, как нимфа, с распущенными прямыми волосами: волосы были слишком короткие, чтобы собирать их в пучок, и подметали веником её плечи.
Перенасыщенные знаниями студенты, только что сдавшие свои нормы латинских выражений и основ языкознания, самозабвенно и весело ударялись в словообразование: «Что-то тут минилюдно, некого будет за-карпе-диэмить!..» Это от латинского «carpe diem» — «лови момент».
Ходили по домам, говорили, что записывают песни-сказки. Бабули смущённо отвечали: «Ох, да я уж ничего не помню… Ну, проходите…» Звали своих подруг, сморщившихся, точно оттаявшее прихваченное первым морозцем яблоко, затерявшееся в опавшей жёлтой листве, и начинались воспоминания, только успевай записывать.
Потом бабушки и дедушки уже и сами потянулись в школу, когда из недр памяти всплывала какая-то забавная песня или частушка… Будто пробурили скважину через спрессовавшиеся пласты жизни – и забил артезианский источник.
Попали однажды к старообрядцам. Они не общались с мирянами обычно: общение с мирянами – грех, поэтому старообрядцы не здороваются с ними за руку, не трапезничают вместе, а если и случается
такое, то потом отмаливают этот грех, а осквернённую посуду выкидывают…А тут Олег Борисович как-то сумел договориться с одним… Их усадили на некрашеные серые лавки у стола в большой комнате, пропитанной солнцем, с образами в углу… В комнате всё было светлое, как в больничной палате, в диссонанс с мрачной старообрядческой одеждой: грубая суконная белая скатерть, жёлтые бревенчатые стены, выскобленные до такой степени, что казалось, будто их покрыли лаком, дощатый пол, тоже некрашеный, но, скорее всего, чем-то пропитанный, чтобы не гнил, так как он был цвета свежеспиленной древесины…
К ним вышел мужичок с чёрной бородой-лопатой, вальяжно лежащей у него на груди, в серой засаленной рубахе, подпоясанной грязной толстой верёвкой. Его смоляные волосы, в которых запутались серебряные нити, были острижены «под горшок». У мужика были властные манеры хозяина и цепкий быстрый взгляд, который схватил Олесю, как щелчок фотоаппарата, и она почему-то съёжилась. Хозяин, погладив бороду, начал степенно рассказывать о жизни старообрядцев:
– Все болезни – от грехов людских. Тело человека живет недолго, а душа долго… Кто последует своему телу – тот быстро умирает, всего-то в 60–80 лет, кто последует душе – тот спасётся.
Она это запомнила…
– Старообрядцы строят свою жизнь по пути души, то есть проводят её в трудах и молитвах, сохраняя древние истинные тексты молитв. Пользоваться благами цивилизации это непростительный грех, поэтому-то в общине нет ни телевизоров, ни радио, и даже книги отсутствуют, кроме как на старославянском языке. У нас нет паспортов, и мы никуда не отпускаем учиться своих детей, не пользуемся почтой и больницей…
А потом неожиданно для всех он пригласил их на старообрядческую свадьбу… Они в изумлении поинтересовались мотивами приглашения, но хозяин, пряча усмешку в усы, похожие на мох, покрытый инеем, ответил:
– Так мы там петь будем.
– А как же осквернённая посуда? – робко спросила Олеся.
Усмешка растянулась до ушей, приоткрыв жёлтые, будто кафель в налёте ржавчины, зубы хозяина:
– Выкинем!
– А общая трапеза как? – продолжила приставать к старообрядцу Олеся.
– Посадим вас за отдельный стол!
Мёрзла на этой практике очень. Если вечером не было дождя, сидели у костра и пели под гитару песни, но уж не фольклорные, а современные, задушевные, про любовь. На курсе было несколько певцов-гитаристов и участников клуба «авторская песня». Олеся петь не умела, Олег Борисович – тоже. Смотрели зачарованно, как пламя костра облизывает своими горячими языками отсыревшие сучья, которые тут же становились похожими на раскалённую спираль, исчезающую в его пасти. Блики пламени, словно отблески от ёлочной гирлянды на новогодних игрушках, играли на толстых стёклах очков Олега Борисовича. Казалось, что глаза Олега Борисовича становились всё больше и больше, зрачки-туннели, как андронный коллайдер, втягивали в себя Олесю, маленькую частицу этого мироздания, грозя закрутить, поглотить своей чёрной дырой, из которой уже не вернуться.
На той практике всё и закрутилось у неё с Олегом… Она сидела на спиленном берёзовом бревне рядом с Олегом Борисовичем и боялась пошевелиться, чтобы не коснуться любимого преподавателя. Он же, напротив, был очень разговорчив и подвигался всё ближе. Она чувствовала жар его бедра, греющего, будто печка, на расстоянии. Её лицо пылало от этой печки, точно она целый день подставляла его жаркому южному солнцу – и лицо облизывал своим солёным языком морской ветер. Она охлаждала горящие щёки ледяными ладонями, согревая кончики пальцев, в которые, напротив, казалось, совсем не поступала кровь – и они деревенели, превращаясь в барабанные палочки, выстукивающие дробь на бревне, на котором они сидели с преподавателем. Один раз Олег Борисович накрыл её одеревеневшую ладошку своей и под покровом ночи погладил шероховатыми подушечками пальцев её заледеневшие фаланги, нежно очерчивая ноготки. Она в испуге попыталась вытащить попавшую в капкан ладонь, но не смогла. Кисть притиснули к дереву – и корявый сучок больно впился в ладонь. Потом рука Олега Борисовича упорхнула восвояси – и Олеся почувствовала, что кончики её пальцев превращаются в сосульки…
Через пару дней Олег Борисович предложил студентам послушать вечером у костра частушки, что они насобирали. Костёр был яркий, горел без дыма, дышал в лицо, как разгорячённый страстью любовник. Днём в ближайшем перелеске сумели насобирать сухих веток и бересты… Теперь оставалось только подбрасывать их в ненасытную пасть огнедышащего чуда… Огонь весело бежал по сучьям, лаская их своим раздвоенным змеиным языком… Частушки, всем на удивленье быстро надоели – и Олег Борисович предложил просто почитать свои любимые стихи… Но, к их стыду, никто стихов на память не знал, хотя все они были филологами и поэзию любили. Тогда Олег Борисович, смеясь, дал им задание подготовиться к следующему вечеру и сказал, что у кого окажутся здесь, в деревне, с собой поэтические книги, то те получат зачёт по практике автоматом, а коль никто из них не помнит стихов, то сейчас он будет читать сам… У Олеси была с собой книжечка стихов современного поэта Юрия Кузнецова, которую она взяла почитать с собой на досуге, и Олеся радовалась, что завтра она уж точно будет «готова» и лёгкий зачёт ей обеспечен.