Красная перчатка

На втором этаже коридор, освещенный мигающими лампами дневного света. Некоторые перегорели. Передо мной маячит спина громилы. Подходим к большой железной двери.

— Надень. — Захаров достает из кармана пальто черную лыжную маску.

Страшно неудобно натягивать ее на голову одной рукой. Они, наверное, заметили, что вторую я держу в кармане, но молчат.

Стенли стучит, три раза.

Дверь распахивает какой-то незнакомец. Лет ему около сорока. В грязных джинсах, голый по пояс, высокий и худой, со впалой грудью и весь в татуировках: скелеты, отрубающие головы обнаженным женщинам, черти с раздвоенными языками, надписи на кириллице. Татуировки выполнены черными чернилами, и рука у мастера дрожала — любительские; наверняка в тюрьме делали. На лицо падают длинные засаленные пряди. Одно ухо почернело — совсем как дедушкины пальцы. Он здесь не первый день: на полу стоит койка, застеленная грязным одеялом, посередине комнаты стол, сооруженный из строительных козел и куска фанеры, на нем валяются коробки из-под пиццы, почти пустая бутылка водки и завернутые в фольгу остатки пельменей.

Он с вожделением смотрит на меня, потом на Захарова и спрашивает, презрительно сплюнув на пол:

— Это он?

— Полегче. — Стенли встает между нами, второй телохранитель прислонился к дверному косяку и чуть напрягся, словно приготовился действовать в случае чего.

— Ты поменяешь ему лицо, — отвечает на мой вопросительный взгляд Захаров так спокойно, словно речь идет о погоде. — В память о прошлом. Ты мне кое-что должен.

— Сделай из меня красавчика. — От мужчины разит застарелым потом и рвотой, он подходит ближе, но Стенли все еще преграждает ему путь. — Хочу выглядеть как кинозвезда.

— Ладно, — вытаскиваю из кармана руку. Без перчатки. Кожу холодит сквозняк. Зачем-то потираю пальцы.

Мужчина отпрыгивает, Стенли оборачивается и тоже пятится. Голые руки — штука опасная.

— А ты мне правду сказал? Ты ведь не хочешь от меня избавиться? Или стереть мне память, чтобы я имя собственное забыл?

— Зачем тогда тащить сюда мальчишку? — спрашивает Захаров.

Но татуированного мастера смерти он, похоже, не убедил — тот показывает пальцем на мою шею:

— Покажи шрамы.

— У меня их нет. — Я оттягиваю вниз воротник свитера.

— Нет времени на бессмысленные споры, — сердится Захаров. — Эмиль, сядь. Я человек занятой и лично бы не приехал тебя убивать. И я не рискую понапрасну.

Эмиль вроде успокоился — садится на проржавевший складной стул и смотрит, не отрываясь, на мою руку.

— Зачем это? — спрашиваю я у Захарова.

— Потом все объясню. А сейчас делай, как я прошу.

Стенли бросает на меня злобный взгляд: глава клана никого и ни о чем не должен просить. Магический дар и плохие возможности а у меня разве есть выбор?

Дотрагиваюсь до грязной шеи Эмиля, тот широко распахивает глаза. Сердце громко стучит и у меня, и у него.

Здесь требуется точность и тонкая работа — никогда таких трансформаций не делал. Закрываю глаза и смотрю на мужчину своим странным вторым зрением — он становится податливым и тягучим. Внезапно накатывает волна паники — не помню подробно ни одного мужского лица. Только женщины-актрисы. В голове сплошная расплывчатая круговерть из полузнакомых глаз, носов. На ум приходит лишь Стив Броди, который играл доктора Вэнса во «Вторжении гигантских пауков».

Превращаю Эмиля и открываю глаза. Я, похоже, приноровился к своим способностям: из него получился вполне сносный красавчик а-ля семидесятые. Исчезли шрамы и татуировки. Ухо целое. Стенли изумленно вздыхает. Эмиль дотрагивается до собственного лица и открывает рот от удивления.

Захаров улыбается очень жадной улыбкой.

Потом колени у меня подкашиваются, и я надаю на пол. Тело изменяется и содрогается в судорогах, пальцы превращаются в железные гвозди, кожа сползает, словно со змеи. Слышу собственный вопль, или это стон?

— Что с ним такое? — кричит Эмиль.

— Отдача, — поясняет Захаров. — Потеснитесь, ему нужно побольше места.

Кто-то отодвигает в сторону стол. Я бьюсь на полу.

— Он не откусит себе язык? — интересуется Стенли. — Как-то странно. Он же себе устроит сотрясение мозга. Надо хоть под голову что-нибудь подложить.

— Под какую именно?

Я уже не понимаю, кто это говорит. Эмиль? Громила с татуировками?

Больно. Как же мне больно. Жуткой бесформенной волной накатывает чернота, обрушивается, и я тону, проваливаюсь куда-то в темное забытье без сновидений.

Открываю глаза. Я лежу на койке, завернутый в вонючее одеяло, за столом сидят Стенли и Захаров и играют в карты. Ни громилы, ни новоявленного Стива Броди не видно. В окно сквозь щели между досками пробивается свет — значит, еще день. Я же не мог надолго отключиться.

— Смотрите-ка, — Стенли заметил мое копошение. — Пацан очнулся.

— Кассель, ты молодец, — Захаров разворачивается ко мне. — Хочешь еще поспать?

— Нет.

Заставляю себя встать. Ощущение — как после долгой болезни. Лыжной маски на лице нет — сняли, наверное, пока я спал.

— А поесть?

Снова качаю головой. Слегка подташнивает, такое впечатление, что желудок все еще не на своем месте. Какая уж тут еда.

— Скоро захочешь. — Отец Лилы говорит очень уверенно, что тут возразишь? Да и я слишком устал, чтобы спорить.

Стенли помогает мне подняться и поддерживает по пути к машине.

Я, наверное, снова заснул, прислонившись лбом к окну — на стекле остались следы слюны. Захаров, улыбаясь, трясет меня за плечо:

— Пора вставать.

Тяжело вздыхаю, все тело онемело, но вроде уже не болит.

В полумраке машины на фоне темных кожаных сидений его седые волосы словно сияют серебристым светом.

— Дай руки.

Протягиваю ему ладони, на одной — перчатка.

Он снимает ее и берет мои голые руки в свои. Я чувствую себя уязвимым, хотя это он в перчатках, а я без.

— Этими самыми руками ты будешь творить будущее. Твори так, чтобы тебе захотелось в нем жить.

Громко сглатываю. О чем он говорит? Захаров отпускает меня, и я, стараясь не смотреть ему в глаза, выуживаю из кармана вторую перчатку.

Спустя минуту Стенли распахивает дверцу машины. Мы на Манхэттене — над головой нависают небоскребы, несутся куда-то автомобили. Пахнет выхлопными газами и жареным арахисом.

Вываливаюсь на улицу, прищурившись спросонья. Домой не отвезли, значит, еще чего-то хотят.

— Слушайте, я не могу. Не могу опять. Только не сегодня.

— Я просто хотел тебя ужином накормить, — смеется Захаров. — Лила мне не простит, если я отправлю тебя домой голодного.

Удивительно. Я, видимо, выглядел совсем паршиво, там, на фабрике, раз он решил потратить на меня свое драгоценное время.