Красная роза печали

— Это кто к нам пожаловал? — осведомился бомж, почувствовав присутствие людей.

— Это я, Михеич, Юра! — Юрий вышел на свет коптилки, выключив свой фонарь, чтобы позволить аборигену разглядеть себя.

— А, Юрик, заходи, — Михеич сделал приглашающий жест, как гостеприимный хозяин на пороге своей квартиры, однако подниматься с импровизированного ложа не стал. — А ты, Борисовна, что же дрыхнешь? — Он ткнул ногой собаку. — Хоть бы тявкнула! Этак все имущество проспишь! Хорошо, сейчас добрые люди пришли, а то мало ли тут ходит всяких!

Борисовна жалобно заскулила во сне, оправдываясь, но просыпаться и не подумала.

— А с тобой, Юрик, никак новенький? Я его раньше у вас не видел.

— Это Cepera, — лаконично представил гостя Юрий, не заостряя внимания на его профессиональной принадлежности.

— Заходите, ребятки, посидите со стариком, — Михеич указал на пару поломанных ящиков, которые играли в его жилище по надобности роль то стульев, то столов.

— Выпить не хотите ли? — Он достал из кучи тряпья, на которой возлежал, бутылку с белесой мутной жидкостью.

Когда он открыл бутылку, в подвале запахло чем-то острым и тоскливым, как ноябрьские сумерки. Собачка Борисовна от такого запаха проснулась и укоризненно вздохнула.

— Это она меня воспитывает, — пояснил Михеич, — не пей, мол, Михеич! А я ей отвечаю: я оттого и от жены-то ушел, что она меня воспитывала, а тебя, шавка подзаборная, просто вон выкину!

Тут же он потрепал собаку ласково и успокоил:

— Да шучу я, шучу, куда ж я тебя, грязнуху, выгоню, совесть-то небось есть еще! Так выпьете, ребятки?

— Нет, я за рулем, — совершенно невпопад ответил Сергей и, чтобы сменить тему, спросил: — А почему вы собачку Борисовной назвали?

— Дак поет хорошо, тоскливо, я ее в честь Пугачевой и назвал. Так не будете пить? А не хотите и не надо, здесь и одному-то мало, — хихикнул Михеич и жадно присосался к бутылке.

Пил он долго и громко, но, когда оторвался от горлышка, пойла в бутылке почти не убавилось.

— А кудай-то вы, ребятки, идете?

— Да вот, хотим в подвал один заглянуть, что под семнадцатым домом, там что-то непонятное делается…

— Ой, ребятки, — Михеич округлил глаза, — не суйтесь вы туда: Там и взаправду что-то не то — ходит кто-то, стук-гром идет… А я за долгую свою подпольную жизнь одно уразумел: лучше поменьше видеть, поменьше слышать, поменьше знать. Которые слишком много знают, с теми что случается? В бетон и в фундамент нового дома заместо арматурины. Почему братки-бандюганы около строительства завсегда пасутся — потому что им сподручно покойничков в бетон упаковывать. А я покуда не хочу в фундамент, я еще не все взял от жизни, — и с этими словами старый философ снова присосался к бутылке.

— А что там такое творится-то, в том подвале? — спросил Сергей, когда Михеич отвалился от горлышка.

— Что творится? Я разве сказал, что там что-то творится? Ну, была она вроде и вдруг — раз! — и пропала. Ну, мало ли что на свете случается? Только что видел ее — раз и нету. Ну, может, такая планида у ней — в этом самом месте пропасть.

— Да кто она-то? — нетерпеливо переспросил Сергей, но Михеич снова отвлекся на бутылку.

Сергей терпеливо ждал, когда бомж вернется к разговору, но, когда тот, наконец, оставил бутылку, с ним произошла неожиданная перемена. Глаза его покраснели и выкатились, на губах выступила пена. Он уставился на Сергея и тихо заскулил:

— Опять, опять ты пришел! Ну что ты все ко мне ходишь? Не отдам я тебе душу! Изыди, изыди, антихрист! — бомж несколько раз мелко перекрестился. — Изыди! Что, и креста уже не боишься? А если я тебя святой водой окроплю? — Михеич схватил свою бутылку и брызнул на Сергея вонючим пойлом.

Стало противно, и Сергей отскочил в сторону.

— Ага! Боишься святой водицы-то!

Юрий тоже вскочил и пошел прочь, поманив за собой Сергея:

— Больше он все равно ничего полезного не скажет, у него глюки начались, ведь это он тебя за черта принимает.

— Типичный корсаковский психоз, — блеснул Сергей познаниями, почерпнутыми в свое время из курса судебной медицины, — он же здесь пожар устроить может, и себя спалит, и дом может поджечь.

— Да нет, — Юрий махнул рукой, — он уж лет десять такой, и ничего, не спалил. Тут подвал каменный, кислорода мало… Держится Михеич… Я и то его уже четвертый год знаю.

— А что это он бормотал — была, говорит, а потом вдруг пропала… ты не понял?

— Да что его слушать-то? Алкаш — он и есть алкаш. Мало ли что ему по пьяни померещится? Сам же говорил — психоз у него, этот, как ты сказал?

— Корсаковский.

— Во-во, это что — в честь композитора, что ли? Так это же вроде Мусоргский сильно зашибал, а не Римский-Корсаков…

— Уж не знаю, в честь какого композитора этот психоз называется, по-простому это белая горячка, а только мне кажется, Михеич и правда в том подвале что-то видел.

— Ладно, завтра мы к нему еще придем, с утра пораньше, пока он нормальный, и ты его про тот подвал спросишь… да мы сейчас сами туда придем, своими глазами все увидим. А сейчас тебе придется форму свою спортивную показать.

Они стояли возле стены очередного подвала, и перед ними никакого прохода.

— А теперь-то куда? — растерянно спросил Сергей.

— А вот сюда, — Юра подтащил к стене ящик, вскарабкался на него и отодвинул чугунную заслонку, за ней оказался узкий вентиляционный ход. — Ну что, сможешь тут пролезть?

— М-да, правильно ты говорил, что пятилетний ребенок тут точно пройдет, а про себя я не уверен, — Сергей с сомнением почесал в затылке.

— Пройдешь, пройдешь, — Юрий окинул фигуру Сергея критическим взглядом, — полезай вперед, если что — я тебя протолкну.

Сергей встал на ящик, подтянулся и влез в вентиляционный ход. Там было тесно и пыльно, сразу зачесалось в носу. Сергей чихнул, и впереди него в темноте послышался испуганный писк и шуршание — кто-то в панике убегал по пыльной трубе. Сергей инстинктивно попятился, но быстро взял себя в руки: подумаешь, мыши, крысы, мелкие грызуны, для человека реальной угрозы не представляют — и решительно пополз вперед. Сзади слышалось ритмичное пыхтение, следом полз Юрий.

— Ну что, долго еще? — отдуваясь, спросил Сергей, когда прошло, казалось, добрых полчаса в тесноте и темноте.