Красная ворона

— Корова толстозадая! — Аллочка зашипела от злости. — Возместишь мне ущерб!

— Нечаева, что это за выражения? Выйди вон из класса! — оживился всегда меланхоличный и сонный историк.

— Но, Вадим Борисович, посмотрите, что она сделала с моей одеждой! — «Модель» выпятила грудь, на которой алели капельки лака.

— Выйди, я сказал! Заодно докрасишь свои ногти в более пригодном для этого месте.

— Ну и ладно!

Аллочка выскочила за дверь, искрясь от злобы. Проходя мимо меня, она успела шепнуть:

— Ну, ты за это поплатишься!..

В нашем классе, как во всех классах всех на свете школ, были свои лидеры и свои изгои. Я не относилась ни к первым, ни ко вторым — так, незаметный середнячок. Перед контрольными со мной начинали активно дружить: списывать я давала беспрекословно, а вот на дни рождения приглашали через раз, через два.

Сейчас я почувствовала, что отношение ко мне может измениться — и не в лучшую сторону. Вот ведь угораздило вляпаться!..

Естественно, после уроков меня ждали. На школьном крыльце покуривали три девчонки, во главе с потерпевшей Аллочкой, и два парня из ее свиты. Я заметила их, едва выглянув за дверь — и тут же шагнула обратно, так что пятерка мстителей не успела меня увидеть. Вжавшись в закуток между двумя дверями, жадно слушала их диалог:

— А может, ну ее, а? — голос одной из Алкиных подружек. — Она же сестра Рината, могут быть проблемы.

— Да ну, какие проблемы? — уверенно возразила «модель». — Всем известно, что Ринату на нее наплевать. Ему вообще на всех наплевать — оттого он так крут! У меня соседка в одном с ним классе, так она рассказывала, что он ее стыдится, Ирку. Вы хоть раз видели, чтобы он в школе к ней подошел? Я — ни разу. А знаете, отчего она по жизни такая затюканная? Ринат над ней дома издевается по-всякому: дразнит, разыгрывает. Так что, если мы ее немножко проучим, он нам только спасибо скажет!

— И все равно стремно как-то…

— Да ты, Дашка, всегда трусихой была. Можешь катиться отсюда колобком, к папочке с мамочкой, пока штанишки не намочила!..

Мое пугливое вслушивание прервал охранник:

— Что ты торчишь в дверях, девочка? Дуй домой! И другим путь не задерживай.

Он подтолкнул меня в спину, и я вылетела на злосчастное крыльцо.

Надо сказать, к тому времени меня уже не встречал после занятий шофер на мерсе — я вытребовала право возвращаться домой самостоятельно. Благо, наша последняя школа находилась в пятистах метрах от дома. В тот день я впервые пожалела о проявленной самостоятельности.

Домой я вернулась на час позже, с настроением на уровне минус сто. Нет, ничего ужасного со мной не сотворили: не избили и не искалечили — так, попугали. Сорвали вязаную шапочку и извозили в грязи. Проорали несколько похабных частушек, прыгая вокруг, как павианы. Под злорадное улюлюканье вывели на лбу той самой кисточкой с тем самым лаком матерное слово (этим занималась по праву потерпевшей Аллочка, а остальные дружно инструктировали). Ее подначивали расписать и мое новенькое пальто — взамен испорченной кофточки, но она не решилась, видимо, опасаясь возможных разборок с моими родителями.

И хотя кости мои остались целы и я не получила ни одной оплеухи, было на редкость тошно. От мысли, что завтра придется тащиться в школу и вновь встречаться с торжествующими истязателями, не хотелось жить.

Подходя к нашему дому, в надвинутой до бровей грязной шапочке, я увидела Рина, сидевшего на подоконнике моей комнаты. Он свистнул и помахал рукой. Я втянула голову в плечи: вот уж с кем мне совсем не хотелось видеться! Разве не популярность моего братца виной моих несчастий и унижений?

Хотелось одного: прошмыгнуть незамеченной в свою норку, стереть ацетоном грязное слово на лбу и забраться, прямо в одежде, под одеяло. И скулить, скулить о несправедливости мироздания — пока не полегчает. Поэтому поднималась я с твердым намерением выставить Рина за пределы своей территории и от души предаться унынию.

В комнате было очень холодно — что естественно при распахнутом настежь окне. При моем появлении брат обернулся с самым жизнерадостным выражением физиономии.

— Рэна, с такой кислой миной надо наняться в помощники стоматолога: глядя на тебя, пациенты не будут бояться зубодробительной дрели, понимая, что их проблемы — мелочь в сравнении с твоими.

— Слушай, отвянь, а? Не до тебя. И вообще, что ты здесь потерял? Иди и морозь свою комнату.

— Сестренка сегодня не в духе. Проблемы во взаимопонимании со сверстниками?

Он подмигнул, спрыгнул с подоконника и закрыл окно. Но не ушел, а плюхнулся на тахту, приняв расслабленную позу.

— Раз ты и так все знаешь, зачем издеваешься? Что за утонченный садизм? В школе говорят, что ты меня стыдишься, что я затюканная и никчемная. И то, что мы с тобой родственники — самое большое недоразумение в мире. Ты меня даже не защищаешь, как братья сестер! Зачем вообще нужен старший брат, если он не защищает, а смеется и называет дурой, и все остальные…

Я замолчала на полуслове, почувствовав, как тяжелеют веки и окружающий мир дрожит в линзах вырастающих слез. «Ну вот, сейчас он наконец уйдет, и я смогу нареветься вдоволь!..»

— Значит, так! — Рин выпрямился. Лицо было уже не веселым, но злым и сосредоточенным. — Прекращай истерику. Приводи себя в порядок и спускайся в холл, я буду ждать. Есть одна идея.

— Как их наказать?.. — спросила я с глупой надеждой.

— Не совсем. Это было бы слишком скучно — разбираться с твоими идиотами- одноклассниками. Кстати, они не индиго случайно?

— Почему индиго?

— Ты разве не в курсе, что сейчас время детей-индиго? Эти детки за гранью добра и зла. Они могут убить, если кто-то стоит на пути к их цели. Я читал статью о них, она называлась «Убийцы с нимбом Иисуса Христа».

Я растерялась. И тут же обозлилась.

— Никакие они не индиго! У индиго есть сверхспособности, они мысли читают и исцеляют, а у этих — только о шмотках и тачках все разговоры!..

— Ну и славно. Значит, гибель от их рук тебе не грозит.

— Слушай, убирайся, а?.. — Я всхлипнула.

— Ладно, так и быть: даю тебе полчаса, чтобы выреветься. Если не уложишься в этот срок, пеняй на себя: буду развлекаться без тебя.

— Да не нужны мне твои развлечения, и сам ты мне на фиг не нужен, — но это я пробормотала еле слышно и в уже закрывшуюся дверь.

В полчаса я уложилась. Минут десять ревела, столько же оттирала лоб. Шапочку просто выкинула в мусорное ведро. Параллельно с этим перебрала все известные мне ругательства — даже такие, какие прежде не осмелилась бы произнести и про себя, будучи благовоспитанной девочкой. В первую очередь они были обращены к Рину, во вторую — к Аллочке и ее команде. Но также досталась и бывшим «подружкам»-старшеклассницам, и родителям, уродившим меня такой некрасивой и никчемной, и слякотной серой весне с ее грязью и лужами.