Красное колесо. Узел 2. Октябрь Шестнадцатого. Книга 2
Шрифт:
(Нигде в России нет предварительной цензуры, за что же в Москве?)
Съездили пообедать – и вечером стали переизбирать Председателя Думы.
Председатель: По мотивам голосования – Чхеидзе.
Вырвался, нашёл щёлочку! Пять минут, но – за пять минут можно-о…!
Чхеидзе: После акта Третьего июня мы всегда были уверены, что большинство этой Думы будет идти по указке правительства. Барьер, через который народ не может пройти, чтобы продолжать работу 1905 года… Конечно, за последние две Думы стены этого белого зала не слыхали таких речей, и это можно приветствовать. Но, господа, не обольщайтесь, я вас прошу, Не думайте, что вы сказали что-нибудь новое. То, что вы говорили,
Но, господа, несмотря на все ваши очень горячие речи, я не знаю, долго ли это будет продолжаться?.. Я вас, господа, боже избави меня призывать к революции, ничуть не бывало. Но одно скажу, господа: что ни одна революция не губила ни одного народа, ни одного царства!! Она не погубила Англию, которую вы теперь хвалите. Не погубила Францию – припомните Коммуну 1871 года. И мощь Германии начинается именно с 1848 года. Она не губила и Китай.
Так вот я и говорю: та схватка, которая происходит между вами и правительством, меня очень интересует. Долго ли эта схватка будет продолжаться?
Председатель: Член Думы Чхеидзе, ваш срок истёк.
Да к тому ж он исчерпывающе объяснил мотивы голосования. А всё б ещё две-три фразы всунуть!
Чхеидзе: Не далее, как сегодня, коленопреклонённо извинились… с этого места… и вам предложили… (Рукоплескания слева.)
Облегчённый Чхеидзе убежал.
Считают записки, баллотируют шарами – и Родзянко, к своему восторгу, выбран, – но всего лишь половиною Думы.
К полудню 4 ноября он открывает следующее заседание. Но что за вызов или что за странность? – правительственная ложа в этот раз не пуста! В ней сидят два министра, оба в военной форме: морской министр Григорович (единственный, кому симпатизирует общественность) и военный министр Шуваев (никому не надсадный интендант). Министры сами по себе – безобидные, свистеть пока не будем, но как понять, что они появились тут после громового обвинения правительства в измене? Неужели же посмеют защищаться? Посмотрим. А у нас пока текут прения.
Аджемов (к-д): Вы станьте на минуту в положение русского обывателя, который утром с жадностью обращается к газетам – узнать, что за него сказали его избранники. Говорит правый депутат – и много точек, даже его мы видим в маленьких размерах. Вы, господа, закрыты в этом зале, в этом старом дворце Потёмкина, кричите, негодуйте, ни одного слова Россия не узнает всё равно! Слов – нет, есть белые места в газетах, – вот где революция, и вот кто делает революцию!
Скобелев (с-д): Вам здесь говорили, что из всякого положения есть несколько выходов. Но вы идёте по линии наименьшего сопротивления: вы обрушиваете своё негодование на Штюрмера, хотя в нём лишь отражается природа нашей власти. Господа, провокация – неотъемлемый фактор величия нашей власти и её благополучного существования.
И ловок же! – опять выскочил и трибуну захватил
Керенский: Разве мы не живём в состоянии оккупации, как Бельгия или Сербия? Когда государство захвачено враждебной властью, отрезана всякая возможность национальной политической деятельности… Разве, господа, из безконечной перемены отдельных министров на этих скамьях у вас не возникает вопрос: а где же те, кто ставят этот театр марионеток, кто выводит и сводит на сцену иногда мерзавцев, иногда…
Родзянко: Член Государственной Думы Керенский, покорнейше прошу вас выбирать выражения.
Да что ж выбирать, уже и сказал.
Керенский: Я говорю о запросе. Я доказываю, что военных тайн никогда русская власть скрывать от враждующих держав не умела и не хотела.
Родзянко: Покорнейше прошу вернуться к запросу. В случае неисполнения…
Прерывает он из обязанности, ненастойчиво, ибо Дума левеет, кружится влево у него под стопами. И замерла пресса, и замерли хоры, наслаждаясь пулемётностью любимого оратора.
Керенский: Вчера здесь один из тех, чьё имя я не называю, но который неустанно защищает тех, которые… Заявил мне с этой трибуны, что я являюсь
изменником государству. (Марков: «И повторяю».) Господа, я и раньше говорил, что «измена свила себе гнездо» на верхах русского правительства.Родзянко: Член Думы Керенский, прошу вас воздержаться…
Керенский: Я был бы рад, если бы вопрос о положении государства можно было бы свести к предательству отдельных лиц, если б можно было найти доказательства против отдельных министров… Но старая власть столетиями воспитала себе сотни холопов…
Наконец Родзянко решается лишить его слова.
Выступают другие, читаются скучные документы – и на полминуты выскакивает снова лихой
Караулов: Я, господа, взял слово, чтобы сказать вам очень немного:
Речей не тратьте по-пустому,Где нужно власть употребить!Но в дополнение к этому – моё крайнее негодование: разве допустимо, чтобы депутатское слово, которое не разносится по стране, слышала бы в изобилии наполняющая хоры публика и не слушали бы сами депутаты,
которые ушли в буфет. (Смех, шум.) И снова
Марков 2-й: Да, Александр Фёдорович Керенский, я вас считаю государственным изменником на основании тех заявлений, которые вы сделали с этой кафедры. Если министры совершают такие ужасные преступления, почему же вы, законодатели, не вносите запроса? Потому что запрос надо обосновать, для него недостаточно ссылаться на германскую печать, надо давать доказательства, и вы боитесь запроса, – вот это стыдно! История рассудит, кто был прав, и не удастся вам её фальсифицировать. Да, господа, пустые места в газетах волнуют, раздражают, это верно. Но места, наполненные вашими речами 1 ноября и сегодняшними, во время этакой войны произведут гораздо более опасные последствия, они защитников наших лишат веры в нужность самопожертвования. Вы отнимете у русского солдата всякое желание сопротивляться врагу. Зачем сопротивляться, если верно всё, что говорили с этой кафедры? Вы – первые пособники германцев, вы хотите перевернуть всю Россию вверх дном. (Слева шум. «Ой-ой!») Во время войны мудрый народ, республиканский Рим, выбрасывал все свободы, выбирал диктатора. Когда всё мужское население идёт в окопы, когда все свободы нарушены существом военных действий, – не толкуйте нам о свободе слова, печати, толкуйте – как победить германцев. Вы не склонны ещё понять, какие опасности грозят России, и первые вы, маленькие люди, погибнете! (Рукоплескания справа.)
Ага, вот на кафедру выходит военный министр. Прогрессивный блок напрягся и сплотился: не сдадим! не уступим! Жалких ваших аргументов и слушать не будем! Правительство изменило, и трон изменил, об этом громко объявлено, и никому не дадим опровергнуть!
Шуваев: …поделиться кой-какими мыслями из переживаемого времени. Каждый день мы приближаемся к победе! (Продолжительные рукоплескания во всем зале.) А потому что война ведётся не одною армией, но всем государством. Всё, что может, взялось за снабжение армии.
(То есть общество. Хорошо!)
И вот цифры: за полтора года: трёхдюймовых орудий у нас увеличилось в 8 раз («Браво!»), гаубиц – в 4 раза, снарядов тяжёлых – в 7, в 9, а трёхдюймовых – в 19 раз, взрывателей – в 19, фугасных бомб в 16, кое-чего из взрывчатых – даже в 40 раз («Браво!»), а удушающих средств – в 70 раз! («Браво!»)
Вот что дала дружная совместная работа – и позвольте надеяться и просить вас помочь и в будущем для снабжения нашей доблестной армии. (По всему залу: «Браво!») Враг надломлен, он не справится. Каждый день приближает нас к победе. Во что бы то ни стало победить – это повелительные указания Державного Верховного нашего Главнокомандующего. Этого требует благо нашей родины, перед которым всё должно отойти в сторону. (Бурные продолжительные рукоплескания всего зала.)
Ну что ж! Кроме встрявшего дежурного «Державного» – это не только не плохо, это просто великолепно. Правда, мало похоже на военное поражение, но зато признано, что всё военное снабжение держится на обществе! И никакой солидарности со Штюрмером, с Протопоповым, со всем гнездом измены и сепаратного мира!
Григорович: Я считал своим священным долгом выступить также и открыто сказать, что ваша многолетняя и постоянная поддержка в государственной обороне… (Бурные продолжительные рукоплескания всего зала. «Браво!»)