Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2

– Надо выручить Государя! – решила она окончательно. – И открыть ему путь сюда. Можете вы привести поезд Государя – сюда?

Вздохнула широкая испытанная грудь богатыря, колыхнулась сивая борода:

– Ваше Императорское Величество! Я – с полной готовностью! Если бы мне удалось прорваться до Дна – я бы там дальше поискал бы поезд Его Величества, высвободил бы его – и он смог бы приехать к вам!

Генерал стоял – не колебнулся, смотрел – не моргал, мудрый старый полководец.

(Тогда освобождался он – не только от похода на Петроград, но даже и – штаб обосновывать в Царском.)

Ему, правда, было жалко государыню при больных детях и в двух верстах от взбунтовавшихся полков. Но тут – охрана была неплохая.

Государыня смотрела с надеждой и благодарностью на милого старика, постепенно уразумевшего положение. Просветлилась от новой мысли:

– Генерал! У меня – письмо для Государя, которое нельзя, чтобы попало в их руки. Я там откровенно пишу об обстоятельствах, о планах…

Договаривала уже на ходу. Чуть приподнимая долгую юбку, быстро вышла из комнаты. Из-за портьеры послышался шорох, разговор по-английски.

Иудович быстро соображал. Упаси Бог брать такое письмо. Ведь его, как самого простого офицера, могут в любой момент захватить, обыскать, да хоть вот сейчас, в пустынном Царском Селе, ещё до вокзала. За такое письмо не погладят: участник заговора.

Государыня возвращалась с письмом в руках, одаряя улыбкой. И протянула – пальцами в перстнях и с обручальным кольцом Государя – конверт.

Иудович, всё с тем же старо-генеральским благородством, преданно и проникновенно отрапортовал:

– Ваше Императорское Величество, это никак не возможно. Я могу пасть в бою. На моих руках – отряд. И я не уверен, что так быстро достигну Государя сам.

– Но пошлите кого-нибудь! – ещё всё не отняла она протянутого конверта.

– Никак нет, Ваше Величество. Не имею такого надёжного человека, с кем бы послать.

Государыня вскинула голову породистым движением, в царственном недоумении.

Иудович исклонился весь, объясняя:

– Ваше Императорское Величество, моя офицерская служба, чуждая искательств… Сорок семь с половиной лет… Ведь я – не из-за себя. Как же можно вашим драгоценным письмом рисковать? Как же можно ваши августейшие планы допустить в руки какого-нибудь негодяя?..

Генерал Иванов очень спешил прочь из дворца, но в ярком вестибюле его нагнал дежурный офицер – и подал ему с дворцового телеграфа ещё новую телеграмму в сером запечатанном конверте с дворцовым гербом – только что пришедшую.

Досадуя, что не успел уйти, генерал вскрыл.

Такая же была, с дворцовым гербом, толстая бумага, и на ней красивым каллиграфическим почерком выведено:

«Псков, 0 ч. 20 мин. Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не принимать. Николай».

Ну! Последние оковы спадали с рук обременённого генерала. Не надо вступать в Петроград! Не надо собирать войска! Даже не надо принимать никаких решений. И Государя вызволять тоже не надо, он приедет сам!

Отлично! Отменно! Всё предусмотрел Николай Иудович – и всё правильно! Хорошо, что не начал стрелять, вот бы влип. Хорошо, что не совался в Петроград.

Весёлый ехал он по перепойной или напуганной безлюдности Царского Села. Нигде не было ни толп, ни патрулей, ни часовых, ни прохожих, всё убралось в дома и казармы. Да морозец! Проехал до станции благополучно.

На плохо освещённом вокзале стоял его тёмный эшелон в полусотню вагонов. Иванов приказал готовить отъезд. Оба паровоза уже были прицеплены назад. Для лучшего сосредоточения ясно, что ему нужно оттянуться назад.

А начальника станции прихватить с собой как заложника – чтоб не произвели чего со стрелками или со сцепами.

И велел немедленно трогать в два паровоза – назад, на Вырицу.

* * *

Борода Минина, а совесть Глиняна

* * *

297

Одиночество Эверта. – Остановка полков.

Но и во весь день не мог себе Эверт найти места. На фронте событий не было, а в спину дула тревога – и ничего не оставалось, как сидеть и перечитывать, перечитывать ворох этих необъяснимых телеграмм, и пытаться их уразуметь.

А уразуметь их – невозможно.

И Алексеева к прямому проводу не вызвать – то болен, то вместо него Лукомский.

Невозбранно и нагло разливался по России мятеж – а Ставка не препятствовала. И сообщала об успокоении.

И поражала внезапность изменения: что – хрустнуло? что сломилось? Три дня назад всё это было уголовно наказуемо, – а вот текло, и никто не препятствовал.

И сидел Эверт над этими лентами, поддерживая неразумеющую большую голову большими руками: вот никогда не думал, что ему придётся заниматься ещё и политикой. Всю жизнь он прослужил в императорской армии, уже третье царствование и уже третью большую войну, и знал, что служит престолу и родине, и все вокруг служат престолу и родине, и не было трещинки, где б усумниться в ком-то, в чём-то. А теперь что ж это творилось? и что надо делать?

Он-то сам по себе, Западный центральный фронт, Вторая, Третья и Десятая армии, был огромная сила, – но сам себя не знал, как использовать. Широченными плечами стоял Эверт от Западной Двины до Пинских болот и, кажется, мог повести плечами да и всё повернуть? Но ослаблен был ощущением полного одиночества. Если б он имел прямую связь со своим правым соседом Рузским или левым Брусиловым? Но и связи такой не бывало, и совсем были ему чужи оба, и не мог бы он прямо обратиться к ним даже за действием в пользу престола.

Вот если бы Государь приехал сюда, в Минск, и приказал бы действовать, – Эверт бы и действовал.

А за пределами прямого приказа научила Эверта долгая служба: лучше не брать на себя самому лишнего. Служить надо верно – но и не колебать опрометчиво своего положения. Так в прошлом году можно было браться наступать Западным фронтом, можно не браться, – Эверт и не взялся, указал, что позиции противника очень сильны, и предпочёл дать часть своих войск Брусилову. Наступление – дело очень неверное, можно и большую славу собрать, можно и сильно провалиться.