Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3

Но на самом деле положение было совсем не такое радостное: Гражданский комитет, уже в составе 45 человек, заседал всю вторую половину дня и весь вечер, но никак не могли окончательно сформироваться, потому что Совет рабочих депутатов, занявший комнаты тут же, всё отталкивал протянутую им руку, и не только не хотел соединяться с Гражданским комитетом, но заявил, что милицию сформирует – сам, и продовольственное дело забрать в руки кооперативов и рабочих, а продовольственную комиссию Гражданского комитета – не признавал. Несколько раз Парамонов шёл садиться с ними на переговоры, и всё безрезультатно. И обидно, что там в головке – совсем не рабочие, а интеллигенты же, у них один председатель Петренко рабочий, напоказ, – а вот так непримиримо и глубоко обособляются, разваливая всё гражданское дело в Ростове. И явившийся полицмейстер пришёл не в Гражданский комитет, а прямо в Совет рабочих депутатов: убеждать, что без полиции будут уголовные преступления и не соберутся подати. Хуже того: у солдат стала возникать своя организация, и они тоже не признавали Гражданского комитета, но слали своих эмиссаров во все полицейские участки. И ездил Парамонов уговаривать солдатских главарей – и тоже ни в чём не уговорил.

Так что ж это будет? – это будет не разумная свобода, а хаос? К этому ли были наши лучшие устремления годами?

Тут настиг Николая Елпидифоровича ещё один удар: пока он ездил – настроение Гражданского комитета тоже изменилось, и вдруг избрали председателем не его, а Зеелера.

Да это уже… Да что за чёрт?!

399

Гельсингфорс. Бунт на «Андрее Первозванном».

Вечером надо льдами, сугробами гельсингфорсского рейда с чернеющими силуэтами кораблей закруживало мятелью. Порошило на палубы. Часовые с головой кутались в тулупы.

Вахтенный начальник флагманского линкора «Андрей Первозванный» лейтенант Бубнов не сразу заметил, что на соседнем линкоре «Павел I» на мачте висел красный боевой огонь, а одна орудийная башня – да! развернулась сюда! на «Андрея»!

Глянул наверх по своей мачте – и у себя на клотике увидел такой же красный фонарь.

Но он не приказывал поднимать! Что такое?

Пошёл на мостик, узнать. Сверху навстречу свалился дежурный кондуктор, унтер:

– Ваше высокоблагородие! На корабле бунт! Команда разбирает оружие!

Послал кондуктора к старшему офицеру, сам скомандовал с мостика вызвать караул наверх – и спустился на палубу.

Караул быстро выбежал с примкнутыми штыками.

Но уже, в мелькании снега и ветра, при палубных светах, валила сюда по палубе вооружённая толпа не своих матросов.

Заорал им:

– Стой!

Толпа остановилась.

Караулу:

– Зарядить!

Ах, ещё заряжать! – и те бегут, скользя, сюда.

А караул мнётся, не заряжает.

Бубнов вырвал одну винтовку – сам зарядить, – но со спардека сверкнул выстрел – и лейтенант упал.

А командир «Первозванного» каперанг Гадд, только что проводив в штаб флота командира бригады линкоров контр-адмирала Небольсина, спустился в свою каюту и сел пить чай при настольном зелёном абажуре.

Но услышал – горн? – да. Да.

Поставил стакан, ещё прислушался.

Да как будто ружейный выстрел? И не один?

Насадил фуражку, вышел в коридор.

По коридору бежали боцман и кондуктор с окровавленной головой:

– Команда стреляет!.. Убили вахтенного начальника!

Наружу!

Не выйти, стреляют по выходу.

Вниз, в кают-компанию.

Тут – с десяток офицеров.

– Держимся вместе, господа!

С чем? С револьверами…

– Охраняйте вход!

И к телефону. И успел сообщить в штаб флота, на «Кречет».

С револьверами офицеры столпились у входа.

А матросы стали стрелять в кают-компанию – сверху, через палубные иллюминаторы.

Ранило мичмана, убило вестового.

Жужжали и цокали пули. Весь пол был в осколках стекла.

Мичмана положили на диван, врач перевязывал его.

Сверху слышалась исступлённая матерная брань матросов.

Выключили в кают-компании электричество.

Капитан Гадд воскликнул:

– Только – образумить! Кто за мной?

И – в коридор! Но на палубу опять не пустил обстрел.

Оттуда кричали:

– Мичман Эр! – наверх! – (Его любила команда.)

Каперанг отпустил его:

– Может вам удастся успокоить.

Но осада кают-компании не утихла. В темноте грохали выстрелы – и пули пронизывали тонкие переборки. Ранило ещё одного офицера.

Тогда каперанг, уже один, ринулся наружу, под обстрел.

Его – не сразило. И он в светах редких ламп быстро, безстрашно вошёл в толпу:

– Матросы! Я тут один. Вам ничего не стоит меня убить. Но – выслушайте!

– Кровопивец! Не желаем! – кричал один.

– Вы нас рыбой морили! Офицеры не допускали нас к вам жаловаться!

– Неправда! Каждый месяц я обходил всю команду. И всегда говорил: приходите ко мне, если что. Верно?

– Верно! Верно!

– Мы ничего против вас…

– Он врёт!

Охрипший каперанг шагнул на возвышение – говорить.

А по сходням взбегала новая страшная толпа – это были матросы с «Павла», уже покончившие у себя. И теперь, с разгону, увидев каперанга на возвышении:

– В штыки его!

И перед ними – кто расступился, а другие сомкнулись в защиту капитана.

И павловские отступили.

Тогда мичман Эр вскричал:

– А ну, ребята! На «ура» нашего командира!

И его подхватили на руки.

Но отнесли – в каземат: «Тут целей будете».

Капитан из каземата по телефону в кают-компанию велел офицерам отдать оружие и идти в каземат.

Один молодой мичман громко безумно хохотал. Его повели в лазарет, но матросы не выдержали хохота и застрелили мичмана по пути.

По кораблю там и здесь раздавались предсмертные вопли: это ловили сверхсрочных унтер-офицеров и кондукторов и убивали их.

400

Бунт расширяется. – Адмирал Непенин пытается объясниться с матросами. – «Балтийский флот не существует».

Да, на рейде в Гельсингфорсе что-то начиналось. Днём произошла матросская манифестация в районе минной обороны. Непенин ездил туда, успокоил.

Отдал распоряжение по всем кораблям не увольнять матросов на берег.

День, начавшийся таким радостным всплеском, тёк мучительно. Откуда-то возник слух, что на кораблях будут безпорядки. Да почему же бы? Не помогло прямодушие адмирала, ежедневное открытие матросам всех происшествий? Не помогло, а скорей повредило: теперь, всё зная, на баках выражались открыто и резко.