Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2
Шрифт:
И голос и рука его ослабели. Может – кого удержит. А не удержит – так уже не Гучкову расхлёбывать.
Поднесли не первую телеграмму от Донского казачьего съезда. Вот разве что. Надо было опираться с самого начала на казаков? Но, шатнувшись в прежней службе в феврале, – отчего б им не шатнуться и дальше?..
Между тем теребили из Таврического. Там теперь не прорежались самочинные военные делегации с фронта. Уже устали их принимать в Мариинском дворце и в довмине, так они слонялись по Таврическому. А когда их собиралось погуще, то они открывали – уже третий раз в одном апреле – «Совещание фронтовых делегатов», никак не конституированное, каких-нибудь полтораста человек, без каких-либо прав, но с наивной уверенностью
Какова же наглость! Всю жизнь Гучков служил народу – а всётаки охлоса не представлял. Сколько он ездил по фронтам – мало, встречался с Исполнительным Комитетом – мало, теперь и каждое отдельное мурло могло требовать его для объяснения.
И даже – вызывали всех министров Временного правительства, одного за другим!
И Шингарёв, по простодушию, сегодня уступил и поехал. Хоть занял их на полдня.
Неслыханная наглость. Даже Совещание Советов месяц назад не посмело вызвать министров. А эти – вызывали.
Какая тоска!
И какое безсилие…
Если уж уходить – так крепко-крепко хлопнуть!
А вот – нет сил.
Сейчас, правда, внезапная смерть была бы – самый простой и почётный выход.
Уж останавливалось бы сердце до конца, что ли.
113
Воззвания Временного правительства к народу, к крестьянам – в деревню не попадают: газеты редко туда доходят, а особых листков нет. Ходят слухи: то – Временное правительство приказало священникам посшибать кресты с церквей, церкви скоро опечатают, богослужения запретят; то – будут выдавать на каждый двор по одной лошади, одной корове и по тысяче рублей деньгами.
Всякие платежи и налоги – деревня платить перестала.
В Ардатовском уезде отказались делать раскладку и казённых, и земских, и мирских сборов.
В селе Лебяжьем Ставропольского уезда Самарской губ. из прибывшей домой сотни солдат, отпускников и дезертиров, отделилась группа и с частью новобранцев учинили жестокий самосуд над старшиной и писарем, до полусмерти. На другой день эта шайка стала громить усадьбы зажиточных крестьян – но приехавшие из уезда милиционеры отговорили их. Тогда дезертиры намерились учинить самосуд над членами кредитного товарищества – этим удалось спастись бегством.
В Кромском уезде к казначею чернского кредитного товарищества явилось семь человек в солдатских шинелях: «Не нужна нам ваша кооперация!» – и отобрали ключи от складов и
кассы.В одном из сёл крестьяне подожгли склад земледельческих орудий.
В Сычёвском уезде Смоленской губ. во многих местах толпа крестьян громила «потребиловки» – сычёвскую лавку, жерновское общество, ярыгинские кооперативы, с насилием над кооператорами:
– Долой старое! Надо всё новое!
В Тёсовской волости того же уезда, слывшей одной из самых культурных, переизбрали комитет: удалили из него земского врача, учителя, всех интеллигентов. В новый состав выбрали и таких, кто не умеет расписаться. Комитетчикам назначили жалованье.
В селе Студенец новый сельский комитет выгнал учительницу из школы, выбросил на улицу её вещи: «Уезжай от нас!» А мужикам комитет запретил дать ей лошадь или приютить на время. Один старик всё же взял её в дом. Приходил священник, исповедал её и причастил.
Избрали в комитет: Терентия Кочета, Петруху Голяму и Устинью Курошницу. Все трое неграмотны, не могут надписать адреса на письме. Постановили: не платить аренды, и чтоб деревне выдали по фунту сахара на человека.
В селе Чернавке Самарской губ. возник многодневный спор между двумя комитетами, выбранными один за другим. Дошло до потасовки. Бабам это надоело, избрали свой третий комитет и послали делегаток в Самару: найти такую власть, чтобы водворила порядок.
Священник предупредил здешних охальников, что их ждёт виселица. На него написали епископу просьбу о смещении – но женщины отстояли своего священника.
В селе Поповка Карловской волости под Полтавой созвали всех на сходку: «Будут объявлять, что кому брать из экономии». (В Карловке – имение герцога Мекленбург-Стрелецкого, 55 тыс. десятин, коннозаводство, три сахарных завода, один винокуренный.) На сходке приезжий, под вид мастерового, в кепке, с красной повязкой на рукаве:
– Вот вам, граждане, пришло право разобрать имущество герцогское. По решению комитета могут получить: Иван Пушко – молодого вола, Павло Корж – свинью, солдатская вдова Катерина Чиж – овцу, Андрей Грунько – железную борону тройную, Семён Марюхин – старого вола и ярмо, Серёга Зацепко – пару лошадей.
Мужики сперва мнутся – не уверены. Но за сутки – всё разобрали. (Чешут в затылке: одного вола – как в работу приставить?)
Прошла неделя – новый приезжий, новая сходка: всё – вернуть! имение герцога – теперь собственность государства.
А Павло Корж уже ту свинью зарезал: «Так чьё ж право настало? опять буржуков?»
Гудит сходка, отдавать не хочет. Требуют – и землю герцогскую делить.
Сельский сход в Ставропольском (Кавказском) уезде. Все кричат: «Долой земство!» – «Долой потребиловку!» – «Долой кредитное товарищество!» Старшина дал мужикам накричаться, а потом объяснил: новое правительство поддерживает и земство, и кооперативы. Стали кричать: «Долой старшину!»
Долго старшина уговаривал сход, не помогло, приняли: всё «долой»! Теперь хотели выбирать в продовольственный комитет, но явилась баба с жалобой на своего мужика: её прогнал, а взял любовницу. Тотчас поставили того мужика перед сходом и кричали: «Сослать в Сибирь!» Муж взмолился: прийму жену, а любовницу удалю.
В дер. Фёдоровке Козловского уезда местный сельский комитет, не надеясь на управу от властей, постановил и высек розгами своего сельчанина, укравшего две четверти овса у солдатки.
В Харьковской губ. в одной волости случай: крестьянин оскорбил икону. Волостной комитет приговорил его к голодной смерти: запер, не кормил, не поил.
В с. Спея Бендерского уезда крестьянский сход заподозрил лесничего в убийстве, приговорил к смертной казни – и тут же его разорвали на части.