Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3

Вот что: Его Величество не по заслугам ценит труды Ставки, они делали, что могли. А он желает Государю счастливого пути и новой счастливой жизни.

Счастливой?…

Государь распашисто, нецеремонно обнял Алексеева, тоже заплакавшего, и трижды крепко облобызал.

Каждым долгим поцелуем благодаря за верность.

501

Держалась-держалась Мария – и вот заболевала, как остальные. А Ольга часто бредила при высокой температуре: правда ли, что приехал отец? и какие толпы пришли всех убивать? Здоровье детей поворачивалось снова к худшему в изнурительном цикле кори – и ещё будет милость Божья, если никто не оглохнет и не наляжет других последствий. Чтобы со всеми сразу вместе – ничего подобного не было долгие годы, да никогда. Послал же Бог такое испытание в самые страшные дни короны!

Слава Богу, Алексей болел в этот раз – легче всех. Но зато и отчётливое понимание событий настигало его от часа к часу.

– Так что, я больше никогда не поеду с папой в Ставку? – изумлялся он.

– Нет, мой дорогой, никогда.

И спустя недолгое время:

– Я не увижу своих полков? Своих солдат?

– Нет, дорогой мой мальчик. Боюсь, что нет.

И ещё спустя:

– А яхта? А мои друзья там? Мы никогда больше не поедем на яхте?

Пока что из его «друзей на яхте» неузнаваемо переменился приставленный к нему дядькой боцман Деревенько: озлобился, огрызался. А Саблин, любимец Саблин, сподвижник всех яхтенных прогулок, теперь и капитан «Штандарта», – так и не появился во дворце!

Болезнь детей звала и требовала Александру Фёдоровну – но и заслоняла от той низости и унижений, которыми был теперь обложен и стянут дворец. От пьяных солдатских песен снаружи, вблизи. От глазенья через решётки парка. От того, что караулы Сводного гвардейского полка, вместо прежней красивой процедуры смены, теперь поздравляли друг друга с новорожденною свободой.

Никто не был освобождён из чинов, арестованных в предыдущие дни, но к тому ж ещё арестовали и генерала Ресина – и приходилось и его заменять старшим из уцелевших офицеров.

От Ники пришло несколько телеграмм за эти дни – как всегда лаконичных, со скрытием всех чувств и мыслей от посторонних глаз. Эти телеграммы, как ни вчитывайся, не открывали главной тайны и даже не намекали: что же делается там, в Ставке, вокруг него и в самой Действующей армии? Начинается ли защитное движение? Опоминаются ли русские люди, что они теряют в короне, в троне?

Конечно, не с Алексеевым, порченным человеком, с кем-то другим. С Эвертом?

Не вставал перед глазами государыни такой военачальник, который бы всё возглавил.

Каждое утро государыня начинала с надеждой и молитвой, что в армии подымается движение за Государя. Но ни газеты (да они-то лгут), ни слухи людские не отвечали ей ничем обнадёжным.

Оставалась ещё благородная сила – союзники, особенно королевская Англия и сам Джорджи. Для союзников – какой ужас! Союзники не стерпят такого позора и провала во время войны! Как неуклонно верен был им русский царь, попирая все частные, особенные интересы, – так ответно верны ему будут и они! Английское, французское правительства – они не могут воздействовать в несколько дней, но они найдут влияние образумить восставших! Императрица ждала.

Хотя эти дни, после ночного визита Гучкова с Корниловым, она и жгла, жгла дневники, письма – всё же она отчасти и успокоилась. Особенно понравилось ей, что Корнилов – рыцарь, и пока он во главе петроградского гарнизона – можно быть спокойной за детей, за себя, за дворец.

Но сегодня утром – рано, ещё в десятом часу, во дворце раздался телефонный звонок, и Бенкендорфу оттуда объявили, что с ним говорит генерал Корнилов – уже здесь, с царскосельского вокзала! Корнилов просил узнать у Ея Величества, в котором ближайшем часу она может его принять.

Александра Фёдоровна была застигнута едва встав. После того ночного, но благополучного визита – снова он? И так рано, внезапно? Он должен был выехать из Петрограда чуть свет?

Это не могло быть по радостному поводу. Какое-то несчастье. Да и сердце сжималось так. Но – откуда несчастье? Не угадать, теперь жди отовсюду.

Бенкендорф сообразил у телефона и в волнении спросил, какая причина привела генерала? Но Корнилов отказался разъяснять по телефону, лишь настаивал на приёме.

Ничего не оставалось, как назначить время. Сколько нужно успеть одеться и подготовиться. Через час. В половине одиннадцатого.

Ровно в половине одиннадцатого в Александровский дворец вступил невысокий смурноватый темнокожий генерал Корнилов в сопровождении полковника и штабс-ротмистра. Бенкендорф встретил их на первом этаже и пригласил на второй. Ротмистр остался внизу, двое старших поднялись.

Государыня – вместе с обер-гофмейстером Бенкендорфом – вышла к ним в глухо-закрытом чёрном платьи. Она знала, что выглядит совсем плохо, как всегда утром, и уже не пыталась скрыть постаренье лица, но хотя бы беспомощность глаз. Она толчками волновалась, и все силы клала скрыть волненье, хотя оно несомненно выражалось на лице переходящими красными пятнами. Да замороченная всеми тревогами и болезнями детей, она ощущала себя как в дыму.

Все ж успокаивал её первый опыт, что в Корнилове есть рыцарственное, и он не должен принести плохое.

Корнилов представил, что с ним вместе – полковник Кобылинский, новый начальник царскосельского гарнизона.

Не разбойничьи лицо и повадка были и у Кобылинского.

Не подавая руки, государыня предложила всем сесть.

Сели по разным случайным стульям.

На Корнилове белели-сверкали георгиевские кресты – один у сердца, один на шее. Он почему-то не начинал. Вежливо ждал вопроса императрицы?

Сколько генералов пришлось ей за эту войну почтить высочайшим вниманием, поздравлять или благодарить, они смотрели восторженно, преданно, благодарно, – не помнила она такого отчуждённого генерала. В прошлый визит он показался ей почтительней.

У него была совсем короткая стрижка, с проседью, никакого чуба, отчего усиливался солдатский вид. Сильно отставленные уши, лицо корявое, глаза как прищуренные, будто высматривали.

Но смело встречая его взгляд, таящий власть и тайну, государыня спросила, удерживая провалы голоса и стараясь чётко, без акцента, отчего звук речи становился деревянный:

– Чем могу служить, генерал? Чем я обязана вашему визиту?

Корнилов строго поднялся. Сказал очень негромко:

– Ваше Императорское Величество. На меня выпала тяжёлая задача. Я здесь по поручению совета министров. Решение которого обязан вам сообщить. И выполнить.

Что-то плохое. Что-то настолько серьёзное было в этих глуховатых фразах, – государыне не было никакой надобности подниматься – она встала.

И тотчас поднялись остальные двое.

Не рассчитала голоса и громче чем надо: