Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая

«Там — тачанки, главная сила, и приданная ему батарея Стороженко... И конница, разделенная на две части согласно приказа... Без командира и точного взаимодействия пи черта ничего не получится!»

Миронов кивнул Сдобнову: остаешься вместо меня! — и выскочил на крыльцо. Так всегда получалось, что коня ему подавали без приказа, без вызова, будто по наитию. Налетел в седло и сразу пустил рыжего, белоноздрого полукровка полной иноходью на звуки бои.

Надежда, милосердная сестра, будто ждала этого, мчалась с двумя вестовыми следом. Видела, как впереди брызнуло огнем и грохотом страшного взрыва на станции Филоново рванул полный нагон со снарядами, — и вслед за тем с диким, умопомрачительным воем, сокрушающей лавой пошла на первые дворы конница, знаменитые орлы Блинова, которых начдив называл «сынками», «бражкой» и «красными хоперцами». На фланге атаки быстро, как заведенные, разворачивались тачанки и били ураганным огнем по станции, выжигая дорогу перед конницей...

Миронов искал командира. Надежда скакала рядом, переполненная веселым ужасом, этим непередаваемым огнем и зовом в крови, смотрела, запоминала и тут же забывала страшные картины боя.

— Блинов! Где Блинов?! — мчался Миронов уже в хвосте самой атаки, и младшие командиры непрестанно указывали шашками вперед: там! в голове!

— Блинов — ранен?! — снова кричал Миронов, обеспокоенный судьбой этой атаки и всего боя.

— Ранен!!. — кричали какие-то сумасшедшие, оголтелые всадники, размахивая руками, показывая что-то, и пролетали мимо. Снег закручивался поземкой под копытами сильных и резвых коней.

— Так где же он? Черт бы вас всех!..

— Тама! В ногу его ранило, не могёт в седле!

Блинов летел на тачанке в голове атаки, бледный как смерть, поддерживаемый с одной стороны женой Паулиной, с другой — адъютантом Мачехой, и тихо, сквозь зубы отдавал приказания. Лошади аж вылезали из постромок и оглобель, Мачеха успевал задавать им кнута, другие ординарцы тут же передавали команду на фланги — лава уже ворвалась в крайние дворы.

Наконец-то начдив догнал атакующих, тачанку с комбригом. Наконец-то стало ясно, что бой тут выигран, вдали по улице гнали какую-то полоумную отару конного дурачья, обращенного в бегство, и рубили в капусту...

— Миша, родной ты мой!.. — сверкая глазами, застонал Миронов. — Окаянная голова! Наз-зад, в тыл, на перевязку! Черт бы тебя взял, крови-то, крови-то растерял!

— Спасибо, Филипп Кузьмич... — вяло сказал бледный, как ржаная соломка, Блинов. — Поддержал... Это они, завидя вас! Как черти рубятся... — и отвалился на подушки. Паулина заплакала, Надежда соскочила с коня кошкой, через стремя, прыгнула в тачанку.

— Тут перетянуто, да крови уж потерял... родимый... — губы у Паулины кривились, глаза мокрые... Стала, впрочем, помогать Наде.

Миронов ускакал вслед за конницей, к самой станции, а тачанку повернули и погнали к штабу.

Вечером Надя стирала в перевязочной бинты и опять думала про Миронова.

Она теперь состояла при нем постоянно, каждый вечер находила какое-нибудь дело, чтобы появиться в штабной комнате (штаб всякий раз располагался в хорошем доме), перекинуться колючими шутками с адъютантами или самим Колей Степанятовым, даже попытаться заговорить с проходящим начдивом. Девка она была видная, знала, что мимо ее глаз, особенно если распахнуть их навстречу с вызовом, мало кто пройдет без внутренней тоски, но он почему-то не сдавался.

Однажды, уходя под обидно-строгим взглядом Миронова, слышала через открытую форточку, как начдив выговаривал Степанятову, мол, «в штабе не место посторонним»... И Коля вдруг сказал, смеясь, что она, мол, не ради него и не ради адъютантов сюда ходит...

Странное дело, человек вдвое старше ее (это, возможно, ему и мешало!), но казался ей очень молодым, удивлял постоянной бодростью, молодцеватой походкой, не говоря уж о посадке в седле! От Филиппа Кузьмича не пахло ни старостью, ни мужчиной даже, а только дымным осенним ветром, кожей седла, полынью и чуть-чуть табаком — курил он очень мало, с оглядкой. Женским чутьем она понимала этот характер и вид человеческий: в молодости был почти бестелесен, худ, сгорал от внутренней всепоглощающей заботы, даже какой-то вечной идеи, и только с возрастом, когда другие тучнеют и опускаются, начинал понимать и чувствовать в себе груз плоти... «Да он тут самый молодой, моложе Коли Степанятова!» — хотелось ей крикнуть чуть ли не на всю дивизию.

Сказывались, наверное, и общая любовь, и некий восторг окружающих, ореол непобедимого командира — все это заманивало Надю, как неотвратное колдовство.

Она и не скрывала ничего, хотела, чтобы этот человек любил ее.

В бою под Преображенской, когда под ним ранили коня, она первой подскочила со своей медицинской сумкой, побледневшая и уже радостная оттого, что Миронов невредимо вскочил с перетоптанной копытами земли, успев сбросить стремена, и не попал под коня... И тогда она встретилась с ним глазами и почувствовала, что он все понимает, что скоро, скоро...

Обругал: «Куда лезешь под пули, игрушки тут тебе?..»

А и пусть...

Она стирала бинты и только успела развесить стиранное, сполоснуть и вытереть руки, вошел в перевязочную Миро нов.

Остановился у порога — новый полушубок с серыми овчинными отворотами нараспашку, шашка в ножнах и ремни портупеи в руке, жарко после всей этой кутерьмы...

— Как Блинов? — а сам смотрел на нее, запретно и жадно.

Она сказала, замирая душой, что Блинов в лазарете. Не опасно.

Он подошел ближе и сказал тихо, ласково, не боясь получить отпор:

— Надя, ты зайди нынче... попозже, я буду ждать.

— В штаб?.. — не выдерживая его черных, антрацитовых глаз, сомлела Надя. Ведь готовилась, ждала всей душой, а сомлела...

— Ну что ты, какой штаб... Довольно уж — в прятки!

Она не знала, что ей делать, но он был старше и вдруг нашелся, откопал нужное слово:

— Надька... милая ты моя, в Александровске тогда, снежком... Ты кинула?

Серые ее глаза вспыхнули от великой радости: верх опять был ее! И — засмеялась истомно, в сладком отчаянье:

— Кинула другая, а вот попала, кажется, я!

Вспомнил с бьющимся сердцем то минутное грехопадение, когда увидел с седла эти откровенно зовущие, серые в крапинку, юные глаза, обещающие все, что ни пожелаешь, молча, без объяснений...

Черт знает их, этих женщин. Смущалась и робела, но, пока говорила эти последние три слова («попала, кажется, я!»), успела накинуть крючок на двери, чтобы в перевязочную кого черт не занес, и, вскинув локти, накрепко обняла за шею. И прильнула в долгом, стыдном поцелуе.

...А кто бы поверил ей еще неделю-две назад?

9

Дерзкий стоверстный бросок мироновской дивизии от берегов Верхней Медведицы к станции Филоново и взятие ее лихим ударом, с ходу произвели переполох в Новочеркасске.

Войска генерала Саватеева под Филоновом были буквально уничтожены и рассеяны, хотя еще совсем недавно картина внушала полную уверенность в неуязвимости фронта. Еще не умолкли благодарственные молебны в церквах по поводу успехов на Севере, еще дышали победными восторгами газеты Ростова и Новочеркасска, еще подсчитывались трофеи (при отступлении Сиверса и Киквидзе на путях взрывались паровозы, бронепоезда, орудия... на новохоперском направлении были взяты в плен 6-й Курский полк (629 штыков), Борисоглебский сводный (1200 штыков), Смоленский и Псковский полки...) — и вот в этот победный хор ворвался первый предостерегающий крик...