Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая

— Скажи ему, что своим дурацким вопросом он вмешивается во внутренние дела дружественной державы!

Орджоникидзе жевал готовую сорваться с губ усмешку, взял Ковалева под руку, для устойчивости в машине:

— Осторожнее, товарищ президент. Черт их знает, они все-таки понимают что-то по-русски... Этикет все же.

— Бандиты, — сказал Ковалев угрюмо и сел на место.

— Следовать форвертс, — махнул рукой ефрейтор и тронул коня, давая машине дорогу к Армянской. Обыск продолжать он не посчитал возможным. Рослые, откормленные битюги затрусили по обе стороны автомобиля, катившего на малой скорости.

У заставы последовала долгая процедура проверок, прежде чем принял их сухой, длинный, под стать Ковалеву, немец с витыми генеральскими погонами. При нем был хороший переводчик из тавричан-колонистов, по виду учитель либо конторщик крупной экономии. От имени генерала переводчик принес формальные извинения за некоторую бестактность задержания депутации РСФСР в черте военных действий.

Орджоникидзе и Ковалев стоя выслушали дипломатические церемонии, затем Серго заявил хорошо поставленным голосом митингового оратора, нажимая особо на излюбленную в немецком языке букву «р»:

— По пор-ручению пр-равительства Р-российской Советской Федор-ративной Р-республики я заявляю решительный протест германскому командованию против неслыханного нар-р-рушения им Брестского договора о мире... Мое правительство желает иметь необходимые объяснения причин, по которым немецкие войска сочли возможным перейти границы союзной им Украины и занять русский город Таганрог.

Ковалев повторил то же самое относительно нарушения кайзеровскими войсками границ Донской республики и присовокупил, что донское казачество вместо со всем цивилизованным человечеством восприняло с удовлетворением мирный договор в Бресте, но в силу обстоятельств, от него но зависящих, может в любую минуту встать на защиту целостности своей революционной Республики со всей решительностью, на которую только способно донское казачество!

Ковалев говорил трудно, с одышкой ярости. «Черт бы его взял, этот этикет дипломатии! — вертелось в голове. — Надумал Серго приодеть меня в галстук с крахмальным воротничком! Куда лучше было заявиться сюда с шашкой и при лампасах — это для них было бы понятней!»

Генерал с натянутой миной и сонными безразличными глазами долго и пространно излагал соображения, по которым его войска оккупировали Таганрог. Гетманское правительство Украины, как союзник Германии, сказал генерал, обратилось к могучему соседу за помощью в час общей тяжелой борьбы с революционной анархией и опасностью большевизма с востока...

Обратив замороженный взгляд в сторону Ковалева, этого дикого варвара в крахмальном воротничке, генерал начал с обращения «герр президент», и сам Виктор Семенович взмок от непривычных церемоний. Но смысл дальнейших слов говорил о полном небрежении с немецкой стороны как к договору с РСФСР, так и к суверенности Донской республики.

— Разумеется, Таганрог и Ростов не лежат в границах гетманской Украины, — растолковывал переводчик доводы генерала. — Но ввиду важного стратегического положения этих городов... армия великой Германии вынуждена — сугубо временно, конечно! — занять тот или иной город в целях укрепления безопасности как союзной Украины, так и собственных границ... Есть приказ: в случае необходимости занять не только Таганрог, но и большевистский Ростов.

Ковалев сник. Он не был внутренне готов к подобным переговорам, воспринимал все слишком непосредственно, всею болью души. Серго был куда более спокоен, даже ироничен, но и он понимал, что цель ими не достигнута, немцы попросту не хотят разговаривать с красной Россией.

Проводили их, впрочем, ужо с необходимой вежливостью, и на границе «сферы влияния немецких войск» штабной офицер из Таганрога даже отдал на прощание честь. Парламентерский флаг свернули и засунули под сиденье автомобиля.

— Ну, что? — спросил Ковалев.

— Плохо, — сказал Орджоникидзе. — Придется, по-видимому, воевать... Не только на дипломатическом фронте.

Автомобиль мягко катил по извилистому, пыльному проселку. Ковалев свесил голову, упираясь подбородком в свою больную грудь, и вроде задремывал. Но Орджоникидзе не верил в его спокойствие, толкнул в бок:

— Удержим Ростов?

— Я сейчас о другом думал... — очнулся Ковалев и посмотрел по сторонам. — Я о том, почему это вся Таврия у нас перенаселена немцами-колонистами? Какая цель была у русских царей, что они в такой массе запускали сюда цивилизованных переселенцев? Ведь для собственных крестьян земли не хватало! Что это была за политика, и кто, собственно, был колонистом, а кто — колонизатором?

— Давние дела! — усмехнулся Орджоникидзе. — Теперь это не имеет ровным счетом никакого значения: все нации в конце концов должны перемешаться.

— Оно-то так. Но это — в отдаленном времени. А пока все перемешается, как говорите, кайзеровские солдаты идут по нашей земле, и на пути у них — готовые переводчики, наводчики и всякие шпионы. Как-то не по душе мне эти давние дела!

Переводчик слишком заинтересованно слушал Ковалева, а Серго вздохнул и положил растопыренные пальцы на мосластое колено соседа.

— Главное, Ковалев, принципы. Вот поглядишь, и в Германии грянет революция. Пролетарская. И немцы-колонисты станут, в силу общего закона, немцами-интернационалистами.

— Да, — кивнул Ковалев. — Я эту политграмоту еще на каторге усвоил. Но иные частности сильно осложняют политическую линию, арифметику нашего мышления...

— А Ростов? — снова напомнил Серго.

— Дело плохое. Против своей внутренней контрреволюции у нас сил хватало, но против немцев нужны пушки и сплошная линия обороны. Но... если они пойдут на Ростов, будем воевать все же партизанскими средствами. Мы к этому привычны.

— Понимаешь, какое дело, — сказал Орджоникидзе. — Отбивать у немцев Ростов придется скорей всего не столько нам, сколько наркому Чичерину, и потери могут быть соответственно больше. Вот в чем закавыка. Слава богу, что Троцкий сдал полномочия наркома, перестанет путать... А кто такой Чичерин, твердый человек?

— Его выдвинул Ленин, — сказал Серго. — Старый большевик.

— Троцкий этот... тоже вроде колониста на дороге попал к нам, а куда путь держит, вряд ли скоро разберешься, — вздохнул Ковалев. — Навредил и — в сторону, а нам расхлебывать.

— В том и задача, — хмуро кивнул Серго. — В том и сложность, что в этом мире идет большая борьба, и границ ее при всем желании не окинешь взглядом. Но главное, повторяю, Ковалев: прин-ци-пы партии, принципы большевизма...

22

Вечером к Ковалеву зашел Френкель.

По виду он был совершенно убит и расстроен неожиданным отстранением его от важной политической работы, просил помочь в новом для него положении рядового члена партии. Ковалев посмотрел на огромные карманы его толстовки, набитые какими-то бумагами, на квелые, распущенные губы и растрогался сам, не зная, как и чем в данную минуту Френкель оправдает свое поведение перед Серго.