Красные гвоздики в отеле 'Пера Палас'

Высказав про себя столь глубокие мысли, я усмехнулся (я старый двуличник, я знаю это уже более тридцати лет и порой, особенно по ночам, прежде, чем отойти ко сну, остро переживаю по этому поводу, хорошо, что утром все забывается... до следующей ночи...), и этот человек, перевший через весь зал к нашему столику с явной целью поиздеваться над Юсиф-беком, то есть, моим собутыльником, естественно, немного огорчился, что это ему не удалось, но ради любимого Азербайджана не высказал свое огорчение и, глянув на меня произнес:

– В самом деле? Это прекрасно! (ах мошенник, ведь в сущности, ты обижен, что не удалось подшутить над вкусным этим Борщем). Как дела в родном Азербайджане? Держитесь? Очень мы утомились... возненавидели армян... Мы с вами!...

Откуда этому человеку было знать, что я постоянно сам с собой говорящий тип, и на этот раз подумал про себя: "Ну да, немногого стоит быть с нами здесь, в "Цветочном пассаже", а вслух прибавил:

– Благодарю вас.

– Не стоит, дорогой... У этой старой бляди крыша поехала, сама не знает, что поет. Уважаемый Юсиф-бек очень достойный человек.

– Господи помилуй!..
– произнос Юсиф-бек и отпил из рюмки в трясущихся пальцах.

– Да, да! Юсиф-бек наш аксаккал! Не обращайте внимания на эту старую блядь... Это ведь...

– Естественно, - сказал я, и на самом деле, сейчас я не обращал никакого внимания на Тамару, потому что все мое внимание и все мои мысли были обращены в прошлое.

Брат, в честь родного Азербайджана, эфендим!

Таким образом, тост, предназначенный для издевательства над Юсиф-беком был выпит в честь нашей любимой родины.

– Благодарю, - сказал я, и тут вспомнил одну из встреч последних лет с ней, то есть, твоей матерью, и это видение было настолько реальным, я так точно и живо видел черты ее лица, выражение его, лучезарный взгляд ее черных глаз, что вздрогнул, мне показалось, что дух ее витает здесь в , среди запахов пива, ракы, что дух ее внезапно возник среди упитанных, ленивых кошек пассажа, и тут же пропал; а Юсиф-бек внимательно глянул на меня пронзительным, понимающим взглядом, нет, кажется в этом алкаше и в самом деле что-то есть, он, как настоящий писатель, тотчас почувствовал, что произошло во мне нечто невыразимое словами...

Ты помнишь ту встречу? Я случайно встретил вас с матерью на бульваре (тогда я видел тебя впервые, нет, погоди, когда я впервые увидел тебя, ты была совсем маленькая, пришла с мамой в театр), ты была юным, прекрасным комсомольским лидером разваливающегося Союза (и конечно, кто бы мог подумать, что пройдут годы мы с тобой, чтобы встречаться вынуждены будем летать в Стамбул, так как в Баку нас каждая собака знала, и не было никакой возможности... не знаю...и теперь думаю, что может быть в то время нечто похожее приходило тебе в голову... потому что, есть ли на свете хоть что-то, что бы тебе в голову не приходило?!) и в то время мы, то есть, она и я при тебе обращались друг к другу на "вы"...

Это далекое "вы", холодное, как лезвие ножа, сейчас вонзается в меня, почему, дорогой, заслуженный, мудрый аксаккал Юсиф-бек эфенди, а раз это так, раз лезвие вонзается в меня, в мое нутро, почему же в таком случае нет крови? Значит это не взаправдашний нож, а самое большее - художественный образ, следовательно все эти мысли, гражданин Юсиф Борш, выеденного яйца не стоят, никчемные и смешные, как гребень для бороды...

* * *

Пропавшая в Лондоне в 1926 году Агата Кристи преспокойно сидела себе в 411 номере отеля "Пера-Палас" и писала роман "Убийство в восточном экспрессе", в этом отеле останавливался Рза шах Пехлеви, жила Мата Хари, и сейчас, когда я входил в "Пера-Палас", швейцар, похожий на благородных, осанистых царских генералов (однако, не сумевших защитить императора), но независимо от какой бы то ни было похожести, обладавший чутьем, присущим всем талантливым швейцарам в мире, моментально сообразив, откуда я прибыл, открыл мне самый важный секрет для бывшего в моем лице советского гражданина:

– Здесь жил Троцкий!

И в те минуты, что я пребывал в "Цветочном пассаже" среди людей искусства, среди потребителей искусства, среди упитанных, крупных котов, мне порой казалось, что души этих покойников, прежних постояльцев отеля, собравшись вместе, любуются красными гвоздиками в моем номере и находят утешение в том, что и эти цветы постепенно завянут и вскоре окончательно умрут... и в этом утешении мне видны были причины бесконечных горестей и несчастий человека - венца всего сущего на земле.

– Бедный Рудольф Нуриев!
– сказал я.

– Он писатель?
– спросил Юсиф Борш.

– Нет. Покинувший Союз тюркский танцор.

– Не понял, эфенди?

Мне стало смешно: порой на меня нападает такой дурацкий, беспричинный смех, сбивающий с толку многих (да и меня самого!).

– Это тюркский балетный танцор. Он тоже жил в "Пера-Палас".

– Как интересно!

– Умер от спида.

– Как жаль!

Конечно, в этот момент милому и дорогому Юсиф-беку было абсолютно безразлично, кто такой Рудольф Нуриев, где он жил и отчего умер, да, в сущности, и мне было безразлично, как и когда умер насчастный Рудольф Нуриев; как и миллиарды людей он пришел в этот мир, выполнил свою, неизвестную нам, миссию (не как танцор, а как создание Божье), и ушел в лучший мир.

* * *

Все, кто меня знает, кто читал мои книги и кто не читал, но выдает себя за моего читателя, думают, что я прозаик, но никому не известно...

... почему же, в таком случае, ты это должна знать? странно... вообще, по мере того, как пишу все это, все больше удивляюсь самому себе...

... на самом деле я равнодушный и бесславный поэт, часто пищу трескучие, как трещотка, глупые стишки, и не только пишу, зачастую это формазонское рифмоплетство застревает в памяти и порой не к месту и времени приходит на ум, всплывает, и четкие, ровные, яркие строки проходят у меня перед глазами. Вот и сейчас, когда я смотрю на своего уважаемого друга Юсиф-бека, одно из тех бесподобных, неповторимых произведений стихотворного искусства проносится у меня в мозгу:

в моем доме нарушив ночную тишину

зарыдал автомобильный гудок

будто вселенское горе оплакивая

с потолка как тьма ночная

сочились черные капли крови

черная кровь расстекалась

по всей земле

густая как мазут кровь

поднялась до моей постели

до моего тела

на глазах густея

превращаясь в желе

и застыла вконец

и я в ней бездыханный

* * *

Ты - женщина на высокой должности (красивая женщина на высокой должности! да здравствует юная и независимая, любимая наша Азербайджанская Республика!)

А я - просто писатель, без всякой должности. Но есть одна должность рожденная моей фантазией - и я очень желал бы ее для этой юной и независимой, любимой республики. Я очень хотел бы, чтобы меня назначили на должность "Приговоренный к любви", и чтобы до того это было бы серьезное и важное назначение, что у меня не нашлось бы никакой возможности улизнуть от него, убежать, улететь, унести ноги.

Но кто меня назначит на такую должность?!

* * *

А в однокомнатном номере "Пера-Палас" (с двухспальной кроватью), меня ждали красные гвоздики, и странное чувство охватывало меня: будто этот букет нежных, хрупких, красных гвоздик со дня моего появления в этом идиотском мире, привык ко мне, как маленький, преданный щенок, как любящее меня существо, ждал моего возвращения, торопил мое возвращение и, пребывая в тишине и непостоянстве отельного номера, думал, что как только я вернусь, все сразу станет хорошо и не понимает, что никакой разницы: все равно букет завянет, пожухнет, засохнет и отельная уборщица выбросит его, в конце концов в мусорный ящик...