Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов

Герхо и Тэли повиновались с неохотой — им было страшно. Лица их в темноте были не видны, по по тому, как они медлили, как изменились их голоса, князь понял, что они возмущены. И все же оба начали копать. Лопаты со скрежетом врезались в мягкую, но обильную гравием почву, слышался шорох осыпающихся комьев — это воскресал Щедрый, поднимался из могилы к новой жизни.

Вскоре лопаты ударились о дерево. Генрих распорядился принести лучину и факел, заранее приготовленные в их горнице. Затрепетали тоненькие язычки огня — казалось, их сейчас погасят, перечеркнут частые косые нити дождя. Когда заглянули в яму, увидели там прогнившие дубовые доски. Тэли и Герхо принялись откидывать с досок землю, теперь они работали живей и даже с интересом. Показался большой гроб с выпуклой крышкой, на которой был набит равнораменный крест. Генрих соскочил в неглубокую яму и притронулся рукой к гробу: доски совсем истлели. Он потянул одну, доска легко отделилась, князь выбросил ее наверх, потом оторвал другую. Виппо наклонил факел к яме, и через образовавшееся в гробу отверстие они увидели внутри что-то темное, рыхлое, пушистое. Тэли схватил кирку, стал расширять отверстие: полетела третья доска, еще одна, еще — и вот вся крышка сорвана. Генрих взял из рук Виппо факел и поднес его к тому, что лежало на дне гроба. Взору его сперва предстала все та же коричневатая, мшистая масса, похожая на перегной, потом в противоположном конце гроба — белесый череп с прядями густых черных волос. Огромные глазницы, наполненные черной пылью, смотрели мимо Генриха куда-то вверх, в нависшее над погостом ночное небо.

Генрих решил, что в гробу больше ничего нет. Отдав факел Виппо, он вновь наклонился над этим черепом, над этим прахом, которого было как-то очень много в большом дубовом ящике. Князь попытался стать на колени — не хватило места; однако он не мог уйти, не выразив своего благоговения, не прикоснувшись хоть на миг к тому, что осталось от могучего короля. Он притронулся рукой к темной массе на дне гроба — она была мягкая, пышная. И он погрузил обе руки в этот темно-бурый мох, в этот прах плодоносный, возникший из плоти, в которой некогда бушевали неуемные страсти. Внезапно он потерял равновесие, качнулся вперед, руки ушли по локоть в страшный перегной, князь сделал резкое движение, и пальцы его наткнулись на что-то твердое. Он едва не упал, но Герхо и Виппо подхватили его под мышки, и в неверном свете факела он увидал в своей правой руке золотой обруч.

Нет, это не корона, всего лишь тонкий золотой обруч, должно быть, нижняя часть короны; на ней изломы, следы от ударов чем-то острым, и чернеют, как глазницы Щедрого, пустые впадины, в которых прежде были драгоценные каменья. Так вот какую корону забрал с собой в могилу Щедрый!

Генрих выскочил из ямы и знаком приказал ее засыпать. Он не слышал, как укладывали на место оторванные доски, как наваливали на них шуршащую землю. Он стоял, держа обруч обеими руками, даже не видя его — факел уже погас, — но ощущая под пальцами нечто влажное, шероховатое, твердое. Все плыло перед глазами князя, он прислонился к ограде, и только когда Тэли потянул его за рукав, стал понемногу приходить в себя. Будто во сне, прошел он в дом, сам очистил корону Щедрого от земли, пыли и плесени, потом преклонил колени и долго молился.

Когда совсем рассвело, они тронулись в обратный путь на север. Но в Бамберг князя теперь уже ничто не влекло.

8

Генрих охотно принял приглашение Виппо погостить в его замке. Поездка из Цвифальтена в Осиек была делом нелегким, тем более что совершили они ее в необычно короткий срок: князь и его спутники нуждались в отдыхе, да и кони утомились. А главное, нуждалась в отдыхе душа Генриха после пережитых бурь и волнений — хоть два-три дня побыть в тишине, собраться с мыслями, обдумать дальнейшие шаги, для которых потребуется уже не безоглядная пылкость, но спокойствие и трезвость.

Они нигде не задерживались в пути и через несколько дней уже подъезжали к стенам хваленого замка Виппо, с виду ничем не отличавшегося от многих других. Еще издали показалась главная башня {55} , обнесенная особой стеной, которая двумя концами примыкала к реке. Кроме главной, было еще четыре башни; невысокие, но крепко строенные, они стояли по четырем углам крепостной стены, сложенной из каменных глыб. Вправду хорош был замок и поставлен удачно. Над рекой вздымался высокой дугою мост из крупных камней, скрепленных известкой и песком; на нем стояла сторожевая башенка. Примыкавшая к замку часть моста за башенкой была подъемная, с хитрым устройством: днем мост служил для переправы, а ночью, когда эту часть подымали, она, наподобие ворот, закрывала проход в стене. Словом, настоящий рыцарский замок, суровый и грозный. Тем неожиданней был беспорядок внутри его. Добра всякого горы, но все кое-как свалено в самых неподходящих местах: груда щитов — в кладовой для припасов, а в рыцарской зале — кучи шкур и охапки соломы. В правом крыле обитали какие-то черноволосые люди, похожие на цыган; оттуда доносился детский визг и кухонный чад. Но, пройдя два внутренних дворика, гость попадал в удобные, хоть и небольшие комнаты, где из окон открывался далекий вид на излучины реки; он напомнил Генриху Краков и Плоцк. Здесь было тихо, тепло — Виппо приказал затопить, и комнаты быстро обогрелись; шум и суматоха, царившие в других помещениях замка, сюда не доходили. Как сообщил Виппо, на холме, за рекой, в старом дубовом лесу, некогда поклонялись Одину. С тех пор это место имеет в округе дурную славу; поэтому Виппо было легко получить здешний замок у его прежнего владельца в обмен на другой, расположенный подальше. И действительно, из окон виднелись спускавшиеся к голубой воде склоны холма в зарослях буков и каштанов, которые осень расцветила бронзовыми и ярко-желтыми тонами.

55

В отличие от наружных, оборонительных башен главная башня, находившаяся во внутренней части замка, служила местом жительства для владельца замка и его домочадцев.

Непривычное спокойствие и торжественная красота этих мест сразу пленили Генриха. Два дня он не выходил из своих комнат, хотелось побыть вдали от всякого шума и суеты. Ближайшие окрестности замка были превращены в виноградники. Порыжелые кусты покрывали оба берега до самой реки и, поднимаясь по склонам, подступали вплотную к золотым рощам. Как-то Генрих прошелся по винограднику вниз, чтобы погреться на ласковом осеннем солнце, и среди виноградных кустов увидел танцующих детей в зеленых и голубых передничках. Они водили хоровод, взявшись за руки, и что-то выкрикивали тоненькими птичьими голосами. Князь долго стоял и смотрел на них; потом, возвратившись в свои покои, он жадно прислушивался к этому птичьему гомону. В его памяти возникла Ленчица, стайки ласточек, гнездившихся под крышей замка, картины прошлого. Даже самое раннее детство, когда Бильгильда в остроконечном белом чепце собирала его однолеток и они точно так же кружились в хороводе, пока их не разгоняла княгиня Саломея, опасавшаяся козней нечистого. Не ко времени эти воспоминания! Теперь ему нужно другое, нужна сила, решительность. Ехать в Бамберг он пока не хотел. Надо подождать возвращения Лестко с деньгами, со свитой и вестями с родины. Да и не так-то приятно идти в неволю. Якса тоже должен приехать. Но главное, он должен был — и страстно этого желал — набраться опыта, прежде чем приступить к свершению. Он размышлял о судьбе королевства Храброго, о бунте и гибели Маслава, о кончине Щедрого, о суетливой беспомощности и явном неразумии отца. Он полагал, что еще плохо знает пружины государственного механизма, плохо знает людей и движущие ими силы, а потому еще не вправе повелевать людьми, звать их под свое знамя и властно требовать с них, требовать труда и самоотверженности. Корона Щедрого может подождать, сперва ему надо многое понять, понять кесаря и папу, понять самого себя, остановившегося на распутье меж этих двух исполинов, которые, словно золотыми клещами, обхватили все поле мировой истории.

Но вот однажды, когда он опять гулял по винограднику, туда прибежали его оруженосцы с известием, что в замок прибыли какие-то знатные рыцари при них большущая свита, все роскошно разодетые, доспехи так и блестят. Генрих поспешил в свою комнату, и тут же к нему явился взволнованный, сияющий Виппо. Он сообщил, что у Генриха будет сосед. Кто этот рыцарь, он сам еще не знает, но, без сомнения, персона важная.

Вскоре Генрих увидел во дворе знатного гостя. Это был очень высокий молодой человек лет двадцати с лишком. Большие голубые глаза глядели спокойно, немного сонно. Короткая рыжая борода свисала жидкой золотистой сеточкой, не скрывая благородных очертаний подбородка. На красном кожаном кафтане виднелись следы от ремней панциря, а на лбу и щеках — полосы от недавно снятого шлема. Одет он был весьма изысканно, длинный зеленый бархатный плащ, наброшенный на кафтан, волочился по земле, — видимо, был предназначен для верховой езды. На сафьяновых сапогах красовалось у колен по золотому колокольчику, такие же колокольцы были привешены к правому рукаву и к ножнам меча. При каждом движении они издавали приятный звон. Оба рыцаря издали обменялись поклонами, потом пошли друг другу навстречу.

— Я — Генрих, князь сандомирский, — сказал по-немецки Генрих.

— А я — Фридрих Швабский, — прозвучало в ответ.

Генрих с удивлением взглянул на старшего собрата и преклонил перед ним колено. Фридрих поднял его, заключил в объятья, расцеловал. Странно было князю встретить здесь кесарева племянника, владыку швабских земель, прославленного рыцаря, но в особенности странно было видеть человека, недавно вернувшегося со своим войском на родину после многих передряг и опасностей крестового похода. Теперь Фридрих тоже возвращался из похода; он побывал в Австрии, где оказывал помощь осажденному врагами графу Бабенбергу. Дорога была трудная, пришлось пробираться через горы по перевалам на границе Австрийской марки. Направляется же он в Бамберг, откуда дошли до него тревожные вести. Ближайший родственник предполагаемого наследника короны, малолетнего Фридриха, которому еще и шести лет не исполнилось, он в случае смерти кесаря мог получить большое влияние при дворе. Впрочем, он словно был создан для такой роли: спокойный серьезный взгляд, величественная осанка — все говорило об уме и силе.

Вечером того же дня они снова встретились — Барбаросса пригласил князя отужинать с ним. Большая рыцарская зала, находившаяся у самых ворот, была чисто выметена, детей и женщин, которые слонялись по всему замку, разогнали, залу окурили можжевельником, поставили длинные столы. В камине ярко пылали дубовые колоды, лавки были устланы привезенными с Востока тканями. И вот, при свете лучин и факелов, воткнутых в железные подставки, начался пир. Заходили по кругу кувшины и рога с вином, деревянные кружки с пивом; их передавали из рук в руки, глядя соседу прямо в глаза — в знак того, что никому из сотрапезников не грозит предательство. Столы были накрыты большими вышитыми скатертями — рукоделье сирийских женщин и рыцарских дам, проживавших в Святой земле. В стороне сидел высокий представительный монах, державшийся очень непринужденно. Это был Виллибальд из Стабло {56} , начальник королевской канцелярии, точнее говоря, канцлер, которому кесарь Конрад доверял, как себе самому. Виллибальд только вернулся из Рима, он умно и осторожно рассказывал о тамошних делах: как наводит порядок папа, недавно возвратившийся в столицу, как верховодит там некий Арнольд из Брешии {57} , муж весьма ученый и влиятельный. Генрих вспомнил, что года три назад в Польшу в свите кардинала Гвидо {58} приезжал человек с таким же именем, помогал кардиналу, но, видимо, не слишком рьяно, когда тот наложил проклятье на братьев Пястовичей. Ему захотелось расспросить Виллибальда об этом священнике, но он не посмел прервать монаха. Виллибальд тем временем повел рассказ о том, как жители богатого города Пизы готовятся возвести великолепный храм на месте древнего языческого капища. С большим знанием дела он говорил о рисунках и чертежах, которые изготовляют монахи и миряне, прежде чем приступить к постройке — там тоже научились сооружать крестообразные своды в новом вкусе {59} , какие можно уже видеть в Шпейере, в Кельнском соборе святого Мартина и в других германских городах, даже в самом Бамберге.

56

Вилибальд из Стабло (1097–1158) — аббат монастыря в г. Стабло (Фландрия), затем в бенедиктинском Корвейском аббатстве (Саксония). Исполнял важные дипломатические поручения императора Лотаря II и короля Конрада III, был воспитателем его сына.

57

Арнольд из Брешии — Арнольд Брешианский (ок. 1100–1155) итальянский церковный реформатор и политический деятель, борец против католической церкви. В 1135 г. возглавил борьбу горожан Брешии за освобождение от власти епископа — сеньора города. Осужденный на изгнание, бежал во Францию, где примкнул к противникам Бернара Клервоского. В 1143 г. вернулся в Италию. Выступил как идеолог борьбы народных масс против папства и стал фактическим главой Римской республики, созданной в результате антипапского восстания 1143 г. Когда папа вернулся в Рим, Арнольд Брешианский, вынужденный по его настоянию покинуть город, был схвачен людьми Фридриха Барбароссы, выдан церковным властям и повешен.

58

Гвидо ди Кастелло (в 1143–1144 гг. занимал папский престол под именем Целестина II) приезжал в Польшу, чтобы добиться от младших сыновей Болеслава III Кривоустого признания верховной власти Владислава. Миссия его потерпела неудачу. Тогда кардинал наложил проклятье на мятежных братьев, а папа Евгений III особой буллой запретил отправление церковных служб в Польше.

59

То есть в готическом стиле, пришедшем в XII в. на смену романскому.

Барбаросса шепнул князю, что на уме у Виллибальда теперь совсем другое и что учеными разглагольствованиями он только прикрывает свое беспокойство; впрочем, монаху это отлично удавалось — никто бы и не подумал, что он чем-то встревожен. О, Виллибальд умел скрывать свои чувства!

В Риме он так удачно обо всем договорился с папой и с виднейшими горожанами, жаждавшими власти. Духовенство и миряне ждали прибытия Конрада, его коронации, откладывая до этого торжества разрешение всех споров и тяжб. Какой бы это был триумф для кесаря, когда бы и папа и сенат приветствовали его как посланца провидения, как восстановителя справедливости!

Меж тем кесарь лежит больной в Бамберге. К поездке в Рим он как будто готовится, но без охоты. Для похода в Польшу, затеянного Агнессой и назначенного на осень, все было готово, однако кесарь не повел войска. И в Рим — теперь это все знали — он не поедет. Затем и послал он Виллибальда, чтобы ускорить возвращение Фридриха из Австрии — пусть поторопится, ибо никому не ведом день и час. Одно чувствовал кесарь: со своего одра он уже не встанет.

Но здесь, на пиру у Виппо, Виллибальд нисколько не походил на каркающего ворона, на злого вещуна, явившегося сообщить, что впервые со времен Оттона Великого германский король не будет увенчан императорской короной. Холеный, розовощекий, он ровным и звучным голосом повествовал о своих дорожных впечатлениях. Это был настоящий дипломат. После многолетних мечтаний и хлопот, интриг и переговоров, когда он был уже так близок к цели, к триумфальному приему Конрада в Риме, — все рушилось, но и это не могло вывести Виллибальда из равновесия.