Красный буран

Пройдя метров пятьдесят, Перес стал огибать ограду ворот, пробираясь к южной стене. Здесь он повернул прямо на юг, всё ещё ведя Малыша Кентаки, по-прежнему ступая так осторожно, словно то был полдень ясного осеннего дня.

Он не ожидал встретить по дороге враждебных индейцев. Было что-то между четырьмя-пятью утра, и термометр колебался где-то у минус пятидесяти. Ветер, неистово завывавший в течение двенадцати часов, внезапно упал до призрачного шёпота. Снег стал падать отвесно вниз.

Перес осторожно выбирал дорогу сквозь белую муть. Каждый неверный кустик и заснеженную ветку, которая, будучи неожиданно задетой, могла обрушить лавину снега, следовало тщательно обходить. Позади него, слегка пофыркивая, наслаждаясь укусами резкого воздуха в расширенных ноздрях, Малыш Кентаки ступал мягко, как олень, чующий запах волка. Это была для него новая игра, очень интересная. Держи шею вперёд, иди следом за человеком. Честное слово, здорово!

Перес считал всегда, что после женщин лошади — самые шумные существа на свете. Он знал также, что самый верный способ возбудить в тех и других любопытство — это игнорировать их. Таинственные действия человека, шедшего впереди, пробудили любопытство Малыша Кентаки. Его вытянутый нос висел на хвосте волчьей шубы скаута, словно гончая на хвосте у лисы. Зная лошадей, Перес так и не оглядывался, лишь тихонько цокал время от времени языком, когда конь слишком поджимал его сзади.

Отсчитав тысячу шагов на юг, Перес укутал нос высокого жеребца, всё время лаская и шепча ему что-то. Затем они вновь двинулись вперёд, удвоив осторожность.

Забрезживший рассвет начинал пронизывать черноту бурана, когда они входили в пояс лесов примерно на том расстоянии от форта, где скаут рассчитывал обнаружить палатки сиу, если вообще они здесь были. Он не имел представления о том, где именно капитан Хауэлл заметил дым палаток, но и не зная того, почти точно определил расположение индейских типи.

— Если нам удастся пройти ещё милю без того, чтобы воткнуться носом в типи, — прошептал он любопытному жеребцу, — мы сможем двинуть дальше верхом, да побыстрее.

Но Перес знал, что впереди опасность ещё большая, чем враждебные палатки; опасность тем большая, что Малыш Кентаки был жеребцом, эта опасность — стадо индейских кобылиц!

Краснокожие всегда старались разместиться между своими врагами и собственным, столь ценным для них, табуном; по опыту Перес знал, что едва только минует палатки, его будет поджидать главное препятствие. Войти в гущу жаждущих диких индейских кобыл в компании с жеребцом вроде Малыша Кентаки было всё равно, что привести голубых кровей колли в стаю домашних псов. У Переса не было иллюзий относительно того, что произойдёт: попытаться удержать тысячу триста фунтов веса Малыша Кентаки означало конец поездки Поуни Переса.

Скаут невесело усмехнулся этой мысли. А-а, ладно. При малой толике счастья им удастся пройти ещё с милю, не натолкнувшись ни на покров палатки, ни на стадо лошадей. Но случилось так, что счастье отвернулось от Переса.

Первым предупреждением прозвучало мощное фырканье Малыша Кентаки, что-то вроде прочищения носоглотки, что всегда сопутствует тому, когда лошадь впервые чувствует нечто такое, что ей не нравится. Перес в один миг повис на шее жеребца, с силой пригибая его голову книзу. Но случившегося поправить было нельзя. Справа послышалось ответное фырканье, а вслед за ним — два-три вопросительных ржанья. В следующий миг на фоне метели обрисовалась цепочка конных воинов. Они явно не слыхали фырканья Малыша Кентаки, однако насторожились, видя возбуждённое состояние собственных лошадей. Они проследовали так близко рядом с Пересом, что он мог расслышать всхрапывание и дыхание их коней, приглушённое позвякивание заледеневшей сбруи, гортанный говор всадников.

— Я что-то слышал.

— Я тоже.

— Да. И я. Это оттуда…

— Похоже, там лошадь.

— Это олень-самец. Я знаю, как они фыркают. Это самец, и всё.

— Ви Сапа — умная кобыла. Она не подаёт голос на оленей.

— Ха! Эта кобыла! Да она станет ржать и на мышь, если ей покажется, что та самец!

— Заткните рты! — Шипящее предупреждение последовало от замыкавшего ряд всадника, статного, смуглолицего вождя, чья чёрная лошадь теперь выступила из снежной мглы, — Ничего нельзя расслышать, пока вы, двое хейоков, [3] тявкаете, словно шавки над кучкой бизоньего дерьма. Сидите тихо и слушайте.

3

Xейока— союз священных «клоунов» у сиу, получивших силу от духа грома; члены этого союза обязаны были всё делать наоборот.

Цепь всадников замерла примерно в десяти метрах от укромного места, где прятался Перес. Скаут, сдерживая собственное дыхание, держал нос Малыша Кентаки и карабин Даффи. Если б у него была третья, свободная рука, он держал бы в ней ещё что-нибудь — просто на счастье.

Если Перес верил в Бога, то сейчас он беседовал с ним. Очень серьёзно. Эти лошади там, рядом, были тёплыми. Пока они стояли, пар струился по их исхудалым бокам и курился из ноздрей спиралевидными струйками. Это означало, что они выезжали караулить, а теперь возвращались, и что палатки находились где-то поблизости. Словно этого было недостаточно, снегопад на мгновение чуть стих, пропуская ещё больше света, позволив скауту разглядеть всю цепь ожидавших воинов. В первый раз он пристальнее всмотрелся в вождя, сидевшего верхом на чёрной лошади, и, мертвея, затаил дыхание: Накпа Кезела, Американская Лошадь, военный вождь номер три.

Потрясение от этого открытия состояло не в репутации вождя, но в том факте, что оно помогло скауту определить, что за лошадь была под всадником. Обычно индейцы для войны отбирали меринов. Кобылы, хорошо обученные и вне периода ухаживания, также иногда употреблялись для этой цели, жеребцы практически никогда. Страсть последних к драчливости и ухаживанию — в зависимости от пола лошади противника — делала их слишком опасными для любого воина, кроме самого опытного.

Американская Лошадь, несомненно, был великим воином. А нервный чёрный буян, на котором он восседал, был, без сомнения, жеребцом.

Удача, твёрдая рука и тот факт, что никто из кобыл враждебного патруля не находился в периоде ухаживания, позволили Пересу удерживать Малыша Кентаки в покое до самого этого мгновения. Но, почуй он того чернявого жеребца, это не только подлило бы масла в огонь — занялся бы такой пожар, от которого отказались бы и в аду. Перес изо всех сил молился на своё счастье. Видно, молился он недостаточно усердно.

Американская Лошадь неподвижно сидел на своём коне долгих двадцать секунд. В течение этого безмолвия скауту показалось, будто самый буран перестал дышать. Наконец вождь ударил каблуками в бока чернявого, двигаясь вдоль цепочки к пони, стоявшим ближе к Пересу.

Почти поравнявшись с укрытием Переса, вождь глухо произнёс:

— Хопо. Хукахей.Двинулись.

И в тот же миг дерзкий круп резвого жеребчика оказался едва в шести футах от обезумевшего носа Малыша Кентаки.

— Хопо. Хукахей.Двинулись! — Никогда ещё команда не исполнялась столь рьяно. Все — индейцы, кобылы, мерины, жеребцы скаут и вождь — рванули с места одновременно.

Малыш Кентаки пулей вылетел из-под ветвей ели, укрывавшей его и Переса, засыпав снегом с ног до головы шестерых ближайших к нему индейцев. Как только он кинулся вперёд, Перес рванулся вслед, сжав кулаки на развевающейся гриве, длинными ногами вскакивая на спину нападавшему коню.

Он и не пытался направлять обезумевшее животное, позволив ему во весь мах ударить военного вождя в спину. Почти три четверти тонны откормленного тела жеребца ударили в восемьсот футов отощавшего за зиму индейского конька, и результат был предопределён. Чернявый, заржав, полетел вверх тормашками в снег, а Американская Лошадь за ним, где-то запутавшись у него между ногами. Малыш Кентаки, вместо того чтобы задержаться и затеять драку, погнал без остановки дальше. И не случайно.

Вскакивая на рванувшегося вперёд Малыша, Перес выхватил из-под шубы длинный разделочный нож. И как только его лошадь упала на индейского конька, не раз, но три, четыре, пять раз пронзающее лезвие врезалось в круп испуганного жеребца. Действие жалящих уколов перенесло огромную лошадь прямо через поверженного врага и погнало вперёд, сквозь рассеянные ряды вражеского патруля.