Красный Элвис

— Что значит «отныне»? — не понял Иван.

— Отныне, — сказала женщина, — это с тех пор, как я выкупила тебя у цыган на станции Мариуполь-пассажирский и перевезла сюда, на сортировочную, где нам с тобой, видимо, и придется пережить несколько ближайших дней.

— Тетя Ева, — наконец понял Иван и откинулся на подушку.

— Ну-ну, — сказала тетя Ева, — все будет хорошо.

Она взяла компресс и наклонилась над Иваном. Волосы у нее пахли лекарствами и сухой травой. Она коснулась кожаного авиаторского шлема, в котором он спал, и Иван вдруг притянул ее к себе. Она сначала засветила ему мокрым компрессом, но неожиданно попустилась и бросила компресс на соседнюю полку. Иван даже не знал, что с ней делать, просто касался ладонями ее лица, размазывая помаду и тушь. Тогда она схватила его за шкирку и резким движением разорвала его рубашку. Ну а потом они уже начали возиться в теплых плацкартных простынях и в своей одежде. Он расстегивал ее застежки, она терзала его рубашку; он касался губами ее сережек, она кусала его вены и ключицы; он стягивал с нее все, что можно было стянуть, она вылизывала языком его нёбо. Он перевернул ее и посмотрел на нее сверху — у нее были крашеные темные волосы и куча разных украшений на шее — разные амулеты, бусы, цепочки, иконки и сатанинские знаки. Он долго и тщательно перебирал их пальцами, приглядывался и принюхивался к ним, так что она не выдержала, сбросила его с себя и просто оттрахала, насколько женщина может сделать это с мужчиной в дорожных условиях, то есть долго и страстно.

— Что мы здесь делаем, Ева? — спрашивал он.

Стоял августовский вечер, они закрылись в своем купе, одни на целый вагон. Она лежала на нем и учила его курить беломор.

— Мы ждем груз, — ответила Ева.

— А когда он будет? — Иван закашлялся.

— Не знаю, — ответила Ева, — сходи к начальнику станции, спроси, может, он что-то знает.

— Ладно, — сказал Иван, — хорошо.

Забрал у нее из рук папиросу, забычковал и полез целоваться.

Потом он долго блуждал среди товарняков, среди цистерн и почтовых вагонов, переходил рельсы, топтал красную вокзальную траву, пытаясь выйти к станции, наконец увидел какого-то железнодорожника, который и объяснил ему, как найти начальника станции. Начальник станции к работе относился фанатично, поэтому на станции и ночевал. Иван подошел к его кабинету, постучал.

— Я раздетый, — крикнул начальник.

— Спасибо, — ответил Иван и вошел.

Начальник сидел на кровати в розового цвета семейных трусах и офицерской шинели, которую он использовал вместо халата.

— Ты кто? — недовольно спросил он Ивана.

Иван путано объяснил.

— Ага, — ответил начальник, — знаю твоих родственников, они меня когда-то от негров спасли, я должник, — сказал он и повел Ивана показывать станцию.

Он шел впереди, в железнодорожной фуражке, китайских кроссовках и офицерской шинели на голое тело. Иван шел следом в авиаторском шлеме. Ему начинал нравиться этот бизнес, к тому же нравилась Ева, к тому же она научила его курить — чем не начало нормальной жизни? Впереди шел начальник станции и объяснял:

— Это, — говорил он, — сахар, это — насосы, тут у нас нефть, а тут — радиоактивные отходы. Никто, блядь, не знает, а они у нас тут уже второй месяц стоят. Это вагоны Минобороны, они зимы ждут, хотят в Россию перегнать и продать на Кавказ.

— Тут у нас аммиак, тут у нас тоже аммиак, на хуй никому не нужный, — объяснял он Ивану. — Завезли и бросили, а мне охранять. Так, дальше, тут гипсокартон, будем гнать на Харьков, тут станки, тут снова сахар. А тут, посмотри, — он подвел Ивана к бесконечному товарняку, последними вагонами терявшемуся в синем августовском воздухе. — Знаешь, что это? Это наркотики.

— Как наркотики? — не поверил Иван.

— Так, натурально, наркотики, — ответил начальник станции и застегнул шинель на верхнюю пуговицу, — сорок вагонов наркотиков.

— А как же? — растерялся Иван.

— А вот так, — объяснил начальник станции. — Они у нас как хлопок проходят по накладным, посредников перестреляли, и они тут уже второй год стоят, представляешь?

Вдруг засигналила рация, начальника вызвали к телефону, он пожал Ивану руку, сказал заходить, если что, и побежал на станцию, взмахивая полами шинели. Иван покрутился возле вагонов с наркотиками и пошел к Еве.

Так прошла неделя. Груз в порт все не прибывал, Ева писала братьям все реже, Иван из вагона почти не выходил. Они целыми днями лежали на теплых простынях и занимались любовью. Ева сначала научила его не кончать сразу, потом — кончать вместе с ней. Она засыпала первой, и Иван долго разглядывал ее тело. По возрасту она была как его мама, только выглядела лучше и умела, очевидно, больше. Иван перебирал ее металлические и пластмассовые ожерелья, ощущал, как к утру охлаждается серебро ее сережек и перстней, наблюдал, как лущится лак на ее ногтях, смотрел, как отрастают ее волосы. Она просыпалась, и тогда засыпал он. Она надевала свою официальную одежду, красилась и приобретала цивильный вид, но тут он просыпался и тянул ее в постель, и так без конца.

— У тебя есть дети? — спрашивал он ее.

— У меня есть общественные обязанности, — отвечала Ева.

Она запретила ему расспрашивать о ее жизни, говорила, что она на работе, угрожала, что, если он будет ее доставать, она напишет братьям и пожалуется, как он, то есть Иван, вместо того, чтобы заниматься ритуальными услугами, занимается с ней оральным сексом. Иван конфузился, затихал и шел бродить среди товарняков. Он познакомился с железнодорожниками, железнодорожники с уважением отзывались о своем начальнике станции, говорили, что чувак уже второй год прячет где-то на станции сорок вагонов наркотиков и никто не знает где. Кое-кто из железнодорожников допускал, что и сам начальник не знает. Иван на это многозначительно молчал. Вечерами они садились под вагонами и курили анашу. Ивану нравилось ходить бесконечными августовскими вечерами вдоль товарняков, читая маркировки и прислушиваясь, что там у них внутри. Иногда он заходил к начальнику станции. Комната начальника станции была заставлена ящиками с вином. Начальник откупоривал бутылку, и они сидели до утра у открытого окна, за которым начиналась сортировочная станция с сотней тысяч товарных вагонов.

— Ты не забеременеешь? — спрашивал Иван у Евы.

— Не от такого ублюдка, — говорила Ева.

Иван обижался, но она хватала его за руки и не давала ему уйти. Они целыми днями блуждали по вагону и занимались любовью — достойное занятие для двух беззаботных людей посреди бесконечного августа на одной, всеми забытой сортировочной станции.

— Мне сейчас сорок пять, — объясняла она, — через пару лет я начну стареть, и тогда все это — и косметика, и серебро, и одежда — будет значить для меня гораздо больше. Я буду прятаться в них, буду придавать им все большее значение. Сейчас я раздеваюсь для тебя и не надеваю белье, когда ты просишь, так и хожу целый день, зная, что ты думаешь об этом все время, но потом и это пройдет. С возрастом у женщин появляется привязанность к вещам, зависимость от привычек, которые в более юном возрасте кажутся милыми и симпатичными. Не спорь, ты не знаешь об этом совсем ничего. Ты даже не знаешь, какой пастой я чищу зубы. Если бы мы встретились с тобой всего на пару лет позже, всего этого не было бы, понимаешь? Я просто не позволила бы тебе раздевать себя, потому что в определенном возрасте, раздеваясь, человек лишается не только одежды, он лишается жизни. И чтобы не лишиться ее окончательно, ты не позволяешь никому раздевать себя, как бы тебе этого ни хотелось. И хотя жизнь идет как и прежде, кожа уже начинает терять эту способность реагировать на чужие прикосновения, на постороннее дыхание. Просто ты этого тоже не понимаешь сейчас, для этого должно пройти какое-то время, и для меня оно будет проходить болезненней, чем для тебя. Какой изо всего этого вывод? — обращалась она к нему.

Но он не знал, что сказать, и она сама давала ответ:

— Как бы там ни было, попробуй всегда кончать вместе с ней, может быть, тогда что-то у вас и выйдет.

В конце августа приехали Гриша с Саввой. Сначала Ева хоть иногда посылала эсэмэсы, потом перестала писать вообще. Не то чтобы братья волновались, но Тамара устроила скандал, они собрались и приехали на выкупленном у отца Лукича бээмвэ. Нашли своего друга, начальника станции. Начальник станции сказал, что с малым все ОК, а вот груза по-прежнему нет, и платформы их стоят порожняком, лучше забрать их отсюда от греха, — сказал он. Братья занервничали и побежали искать свои платформы. Наконец нашли вагон, вскарабкались наверх и пошли по коридору, открывая двери купе. В третьем увидели Ивана. Ева лежала на нем сверху и курила беломор. Гриша застыл в дверях. Из-за его спины высунулся Савва.

— Ах ты, сука! — крикнул он. — Блядь, что с малым сделала!

Схватил Еву за волосы и потащил ее к выходу. Иван бросился было к нему, но Гриша завалил его обратно на полку:

— Давай, малой, — сказал, — одевайся, домой поедем.

Иван начал быстро одеваться. Гриша все контролировал: «Давай-давай, — подгонял, — давай быстрей». Наконец Иван натянул обувь и выскочил из купе. Гриша побежал за ним. Возле вагона Савва добивал своими «саламандрами» Еву. Она лежала на красной железнодорожной траве, прикрывая руками голову. Савва между тем по голове и не метил, бил в основном по животу.

— Что ты делаешь?! — закричал Иван, но Гриша схватил его за шею:

— Спокойно, малой, — сказал он, несколько испуганно глядя на брата, — спокойно, он знает, что делать.

Гриша, очевидно, сам такого не ожидал. Савва еще раз завалил Еве, отошел в сторону и вытер травой кровь с ботинка.

— Вот сука! — сказал. — «Саламандры» совсем новые были, разбил об суку.

Иван стоял и смотрел на голую Еву, которая тяжело дышала, истекая кровью.

— Давай-давай, — сказал Гриша, — надо идти, пошли отсюда.