Красный гаолян

— Староста! Староста! Беда! Убийство!

Пять Обезьян пошёл вместе с одним из работников на двор усадьбы Шаней, а за ними последовали и остальные.

По кровавым следам староста добрался до излучины к западу от деревни, за ним по пятам шла целая толпа. Пять Обезьян сообщил:

— Наверняка тела в излучине.

Все молчали.

— Кто отважится прыгнуть в воду и достать их? — громко спросил староста.

Народ переглядывался, но никто не подавал голоса.

Вода в излучине была бледно-зелёной, словно жадеит, лотосы безмятежно стояли, а на их листьях, плотно прилегавших к совершенно гладкой поверхности воды, скопились капли росы, напоминавшие круглые гладкие жемчужины.

— Тому, кто прыгнет, даю серебряный юань.

Все снова промолчали.

Над излучиной поднималось зловоние, красноватый блеск гаолянового поля высветил лужу фиолетовой крови на водорослях у кромки воды, и зрелище это вызывало омерзение. Показалось солнце, широкое сверху и сужающееся книзу, как корзина для гаоляна, сверху оно было белым, а внизу — зелёным и переливалось, как не до конца выплавленная сталь. Вдоль линии горизонта, где гаолян сливался с небом, тёмные тучи уходили вдаль, выстроившись в такую чёткую линию, что в сердце закрадывались подозрения, уж не мерещится ли это. Вода в излучине ослепительно сверкала, и белые цветки лотоса стояли в этом золотистом сиянии, словно существа из потустороннего мира.

— Кто полезет их вытащить? Даю серебряный юань! — громко крикнул Пять Обезьян.

Та девяностодвухлетняя старуха из нашего села сказала мне: «Мама дорогая, а кто бы осмелился полезть?! Вся излучина наполнилась кровью прокажённого. Один полезет — заразится, двое полезут — вот уже и пара прокажённых. Ни за какие деньги народ не осмеливался лезть в воду… А всё это твои бабка с дедом натворили!» Мне очень не понравилось, что старуха переложила ответственность на моих бабушку с дедушкой, но, глядя на её голову, напоминавшую глиняный горшок, я смог лишь холодно усмехнуться.

— Никто не хочет? Раз так, мать вашу, то пусть отец и сын пока в воде прохлаждаются. Лао Лю, [62] Лю Лохань, раз ты за главного, отправляйся в уездный город, доложи о случившемся Цао Второй Подошве!

Дядя Лохань наспех перекусил, зачерпнул полковша из чана с вином и залпом выпил, затем вывел из стойла чёрного мула, привязал ему на спину холщовый мешок, обнял мула за шею, оседлал и поехал на запад вдоль дороги, ведущей в уездный город.

Выражение лица дяди Лоханя в то утро было серьёзным, но гнев это был или обида — непонятно. Он первым заподозрил, что с хозяевами что-то случилось. Пожар накануне ночью показался странным, с утра пораньше Лю Лохань встал и решил повнимательнее осмотреть место пожара. Неожиданно оказалось, что ворота усадьбы открыты. Он удивился, вошёл во двор и увидел кровь, а в комнате крови было ещё больше. Лю Лохань остолбенел от ужаса, но даже в этом оцепенении понял, что убийство и пожар — звенья одной цепи.

62

Лао («старший, почтенный») — ставится перед фамилией, если человек старше по возрасту или выше по социальному положению.

Лю Лохань и другие работники винокурни знали, что молодой господин болен проказой, и редко заходили в хозяйский двор, а только в случае крайней необходимости, и тогда сначала обрызгивали себя гаоляновым вином. Дядя Лохань говорил, что гаоляновое вино помогает от тысячи видов всякой заразы. Когда Шань Бяньлан женился, во всей деревне не нашлось желающих подсобить, и Лю Лохань с ещё одним работником винокурни помогали бабушке выйти из паланкина. Лю Лохань придерживал бабушку за руку и краешком глаза увидел её крошечные ножки-лотосы и пухлые, словно лотосовый корень, запястья. Он не переставал вздыхать. Когда хозяев убили, Лю Лохань испытал сильнейшее потрясение, но в его памяти без конца возникали крошечные ножки и пухлые запястья бабушки. Глядя на всю эту кровь, он не знал, грустить или радоваться.

Дядя Лохань без конца подстёгивал чёрного мула — ему хотелось, чтобы тот мчался в город как на крыльях. Он знал, что завтра их ждёт ещё одна эффектная сцена: ведь утром должна была вернуться на своём ослике молодая жена, подобная в своей прелести цветку и яшме. Так кому же достанутся все богатства семьи Шань? Дядя Лохань решил, что всё будет так, как решит глава уезда. Цао Мэнцзю заправлял в Гаоми почти три года, его прозвали в народе Неподкупным, по слухам Цао вершил правосудие как воплощение справедливости, действовал быстро и решительно, честно и справедливо, не признавал кумовства и мог убить, не моргнув глазом. Дядя Лохань снова ударил чёрного мула по заду.

Круп мула блестел. Он мчался на запад по дороге, что вела к уездному центру, рывками подавая тело вперёд; когда передние ноги сгибались, задние выпрямлялись и ударялись о землю, когда сгибались задние, то выпрямлялись передние. В целом все четыре копыта барабанили по земле с чётким ритмом, однако казалось, что движения хаотичны. Под блестящими копытами мула распускались пыльные цветы. Солнце ещё было на юго-востоке, когда дядя Лохань доехал до железной дороги Цзяонань-Цзинань. Большой чёрный мул отказывался переходить через железнодорожные пути, дядя Лохань спрыгнул на землю и изо всех сил потянул его, но мул упрямо пятился назад. Дяде с мулом было не тягаться, он присел и, запыхавшись, стал обдумывать, что же делать. Рельсы тянулись с востока, на солнце они блестели так, что резало глаза. Дядя Лохань снял себя куртку, накинул мулу на глаза, несколько раз покрутил его на месте, а потом перевёл через пути.

У северных ворот уездного центра стояли двое полицейских в чёрной форме, каждый опирался на винтовку «ханьян». В тот день как раз устраивали большую ярмарку в Гаоми, так что в городские ворота непрерывным потоком текли людские толпы, кто толкал перед собой тачку, кто нёс коромысла, некоторые ехали на ослах, иные шли пешком. Полицейские никого не останавливали и не спрашивали, лишь пялились на симпатичных женщин.

Дядя Лохань с трудом протиснулся через ворота, поднялся на высокий склон, потом спустился и вывел мула за поводья на главную улицу, вымощенную голубовато-серыми плитами. Копыта мула стучали о плиты так звонко, будто кто-то ударял в гонг. Сначала мул шёл стыдливо. Прохожие попадались редко и все сплошь с каменными лицами. Но на площади к югу от главной улицы народу было видимо-невидимо. Толпа собралась разношёрстная, все слои общества разных занятий и разных мастей, все горланили наперебой, торговались, покупали и продавали. У дяди Лоханя не было настроения глазеть по сторонам, он, ведя за собой мула, подошёл к воротам уездной управы. Управа к его удивлению выглядела как разорённый храм: несколько рядов крытых черепицей старых домиков, между черепицами торчала пожухлая и свежая трава, красная краска на воротах облупилась и пошла пятнами. Слева от ворот стоял солдат с винтовкой, а справа сгорбился голый по пояс парень, который опирался обеими руками о палку, воткнутую в вонючий ночной горшок.

Дядя Лохань, ведя мула, подошёл к солдату, поклонился в пояс и сказал:

— Господин служивый, я пришёл с донесением к начальнику уезда господину Цао.

— Господин Цао и господин Янь пошли на ярмарку.

— А когда он вернётся? — спросил дядя Лохань.

— Я-то почём знаю? Если у тебя срочное дело, то ищи его на ярмарке.

Лю Лохань снова в пояс поклонился и поблагодарил:

— Премного благодарен за совет.

Увидев, что дядя Лохань собирается уходить, странный парень с правой стороны от ворот внезапно начал обеими руками орудовать палкой и взбивать содержимое ночного горшка, припевая:

— Посмотри, посмотри, что в горшке лежит внутри. Звать меня Ван Хаошань, я подделал договор, объявили, что я вор, а за это приговор. Велено дерьмо мешать, никуда не поспешать…

Дядя Лохань протиснулся на ярмарку, где продавали хлеб только из печи, лепёшки, соломенные сандалии. Тут же предлагали свои услуги переписчики, гадатели, рядом побирались нищие, продавали снадобья для поддержания мужской силы, водили дрессированных обезьянок, били в малый гонг торговцы солодовым сахаром, можно было купить фигурные леденцы, глиняных кукол, тут же рассказывали историю про У Суна под аккомпанемент трещоток в форме уток-мандаринок, торговали душистым луком, огурцами и чесноком, частыми гребнями для волос, мундштуками для трубок, вермишелью из бобового крахмала, крысиным ядом, персиками и даже детьми — имелась специальная «детская ярмарка», где у детей, выставленных на продажу, в воротник вставлены были пучки соломы. Чёрный мул то и дело вскидывал голову, звеня железными удилами. Дядя Лохань беспокоился, чтобы мул не наступил ни на кого и предупреждал всех криком. Время близилось к полудню, солнце припекало нещадно, он вспотел, нанковая куртка промокла насквозь.

Лю Лохань увидел начальника уезда Цао на курином рынке.

У Цао было красное лицо, глаза навыкате и квадратный рот, над которым росли тонкие усики. Он был одет в тёмно-синюю суньятсеновку, [63] на голове шляпа европейского кроя кофейного цвета, в руках трость. Цао как раз разрешал спор, кругом собралась толпа зевак, и Лю Лохань не рискнул подойти, а вместе с мулом встал позади толпы. Множество голов загораживали обзор и не давали увидеть, что же происходит. Тут дядю Лоханя осенила блестящая идея, он запрыгнул на мула, заняв тем самым выгодную позицию, и теперь ему было отлично всё видно.

63

Мужской френч, похожий на военный китель.