Красный ледок(Повесть)

— Давай, Петручок, обедать… Вот и учительницу — гостью нашу — приглашай…

— Что вы, не беспокойтесь. Кормите сына. А у меня сегодня только два урока было, и пришла я в школу как раз после обеда…

— А вы уж не побрезгуйте нашим, крестьянским. — Мать налила в миску щей, приятный запах от которых распространился по всей хате, и понесла к столу.

Смущенный, я все же вышел из-за перегородки. Подошел к столу, забрался в угол, где было довольно темно, взял ломоть хлеба, ложку и пододвинул к себе миску со щами. Учительнице мать поставила миску поближе и сказала искренне и просто:

— Тык хоть попробуйте, Софья Марковна…

Учительница на этот раз согласилась:

— Что ж, попробую, — сказала она. — И заодно узнаю, как питается наш ученик, у которого мы так редко бываем. Все же далековато вы живете от школы.

— Тык мы же не прячемся… Пожалуйста, пожалуйста…

Мать подала нарезанный хлеб, ложку и, ставя рядом солонку, добавила:

— Может посолонее любите… Мой тык всегда ворчит, что мало солю. Тык я ему соль всегда ставлю…

Софья Марковна попробовала щи и тут же сказала:

— По-моему, всего хватает, вкусные. Правду я говорю, Петручок?

Я весь горел. Ведь впервые у нас в хате была учительница… Впервые с нею обедал. Софья Марковна — моя любимая учительница, я уважал ее, признаться, больше, чем химию. Язык отняло, глаза сами под стол прятались. Но все же, помню, сказал:

— Щи мама вкусные варит…

— Только щи? — посмотрела на меня Софья Марковна.

И я снова покраснел, снова не знал, о чем говорить. Мать пришла мне на помощь.

— Я тык вам скажу, Софья Марковна: когда дрова хорошие, печь натоплена, так и сварится все хорошо…

— От хозяина, выходит, все зависит? — поставила разговор, как говорится, с головы на ноги, Софья Марковна.

— А как же! — согласилась мать и о чем-то задумалась, фартуком, тем самым, что стирала пыль со скамьи, вытерла губы, будто она только что пила воду. Потом продолжала:

— Вы — молодая, еще, видать, не замужем…

— Нет еще…

— Тык я вам сразу скажу: жить без мужчины в доме — это все равно, что иметь телегу без коня.

Софья Марковна улыбнулась:

— Хорошо сказано… Образно…

— Тык образ он такой, что хоть ты на него молись… Я по себе это знаю… Мой в Донбасс сколько раз уезжал, одна с детьми оставалась… Горе одной, а не жизнь. Вот какой образ…

Мать, конечно, не поняла слова «образно», но разговор продолжала, как могла. Ей хотелось понравиться учительнице.

Софья Марковна слушала очень внимательно, и ей тоже понравилась моя мать, как она сказала мне позднее. И она решила помочь матери в той домашней войне, которая велась в нашей семье из-за колхоза. Ей как можно скорее захотелось увидеть моего отца, чтобы поговорить с ним в нашем присутствии, поговорить о том, почему это он, бывший донецкий рабочий, идет против колхозов, против… И она спросила у матери:

— А где ж ваш хозяин? Или, как вы его называете, «конь»?

Мать усмехнулась и ответила:

— В лес поехал… За дровами.

— Теперь ясно, понимаю, — и Софья Марковна посмотрела на миску с недоеденными щами. — Думаете о нем сейчас, ждете…

Мать объяснила:

— Не для себя, а для школы нашей, начальной… Дрова заготовлены, только нагрузить и привезти…

— А-а-а… — Софья Марковна, кивнув головой, больше ничего не сказала.

Какое-то время обе молчали. Мать снова стала хлопотать около печи. Потом подала на стол хорошо прожаренные картофельные оладьи в масле. Мне и учительнице поровну. Софья Марковна взмолилась:

— Да что вы!.. Я и в гостях столько не ем…

И только мать, что-то сказав, направилась снова к печи, как дверь открылась и в хату ввалился весь заиндевелый отец. Черные валенки его были наполовину белые, кожух тоже заснеженный, в усах ледышки, брови поседевшие. Как говорят, человек с зимы пришел.

Учительницу он заметил сразу и, поздоровавшись, начал раздеваться.

Я тем временем уминал оладьи и, закончив, тихонько шмыгнул в боковушку, взялся за уроки.

Отец не спешил, делал все с оглядкой. Выйдя в сени, очистил снег за собой, потом умылся, вытерся, даже усы гребешком расчесал. Он любил свои усы и потому часто повторял известную русскую пословицу:

— Усы — честь, а борода и у козла есть.

Когда он привел себя в порядок, мать позвала его:

— Иди к столу, Прокоп. Пока все горяченькое… С дороги согрейся, поешь…

— С дороги в самый раз горячего, — продолжил ее мысль отец и подошел к столу. Сел на мое место.

Мать, подавая миску щей, сказала как бы между прочим:

— Это учительница из Петручковой школы, Софья Марковна…

Отец поклонился гостье, но к еде не притронулся, а продолжительно, пытливо посмотрел на учительницу.

Софья Марковна догадалась, что его беспокоит, но ничего не сказала. Обычно учителя, думала она, приходят тогда, когда, как говорится, грянет гром, когда что-то случится в школе с учеником или ученицей. И она, думая об этом, решила сегодня не сразу говорить обо всем отцу. Поэтому никак не реагировала на его долгий, вопросительный взгляд.

А он, человек хоть и горячий, но сдерживать себя умел. Он придвинул ближе к себе миску, сразу же подсолил щи и, взяв большой ломоть хлеба, начал есть. Быстро, как-то особенно аппетитно. Через несколько минут мать подала ему оладьи. Но отец снова вопросительно поднял глаза:

— А гостью потчевала?

— Как же, очень вкусные оладьи, — ответила, опережая мать, Софья Марковна.

Отец все еще смотрел на мать. Похвала ее кулинарному искусству понравилась и ему, так как действительно мать умела хорошо готовить, особенно эти, вначале испеченные, а потом поставленные в чугунке в печь, чтоб подрумянились, оладьи в масле.

Тщательно вытерев усы, он поднялся, подошел к кожуху, вынул из кармана кисет, свернул цигарку и, выкатив из печи горячий уголек, прикурил. Делал он все это с какой-то хорошей, как оценила потом Софья Марковна, основательной последовательностью, своеобразным умением.

И все же от разговора не смог удержаться. Он увидел: Софья Марковна его пока только изучает, а первой начинать разговор не спешит.

— Так что ж такого натворил наш сын, пани учительница? — обратился он с вопросом к Софье Марковне.

— А вот представьте, хорошего натворил, скажу я вам, хоть и не пани я и никогда не буду ею… — загадочно ответила учительница.

— За пани простите, Софья Марковна, это у нас по-старому еще, — поспешила мать загладить отцовскую не совсем удачную шутку.